ЛЕНИВАЯ ЖЕНА
Было ли это вправду или нет, но в одном селении жили муж и жена. Муж не был ни очень богат, ни очень беден, и сумел жениться на девушке из семьи богаче и сильнее, чем его собственная, чтобы улучшить свое положение. Девушка была очень красивая, она была пышнотелая и очень пухлая, ее прозвали Сона (Лебедушка, Гусыня), потому что она была полная и грузная и поэтому плавно переваливалась при ходьбе. Но она была очень ленивая и привыкла баловать себя во всем. Она не хотела заниматься никакой домашней работой, не хотела стараться для мужа и угождать ему. Вместо этого она привела в дом свою служанку, чтобы та делала за нее всю домашнюю работу.
Женщина думала только о своих удовольствиях и хотела только есть, пить и спать, а еще получать заботу и услужение во всех своих нуждах, а еще гордиться и красоваться своей внешностью, а еще избегать любого труда, усилий и неудобств, а еще получать все утоления своей женской похоти. В этом своем желании она была бесстыдна свыше меры, и даже требовала от собственного мужа, чтобы тот изо всех сил заботится во время супружеского соития с ней о том, чтобы доводить ее до вершины наслаждения по нескольку раз. Больше того, она приказывала своей служанке делать то же самое и ласкать ее низ до полного утоления ее похоти.
Ее муж горевал из-за всего этого, но не смел ей перечить, потому что очень ее любил и не хотел сердить и раздражать ее, тем более что у нее были влиятельные родственники, которые ни за что не согласились бы поверить ни одному худому слову о ней. Так что, родив ему троих детей, она делала все, что хотела. Она становилась все толще, все ленивее и все жаднее до утоления всех желаний своего тела, и никто ее не останавливал. В один прекрасный день она решила, что ходить и вставать на ноги – это для нее теперь чересчур большой труд, и объявила, что она слишком нежная, мягкая и полная для этого. А надо сказать, что хотя она стала невиданно тучной, она все еще могла ходить, и вполне могла доставать руками до своего зада и своего переда, и до всех мест своего тела там, но из-за своей лени и избалованности она все равно велела, чтобы за ней ухаживали во всем так, как если бы она ничего этого не могла. Она заявила, что она так прекрасна и нежна, что заслуживает именно такого ухода.
С этого дня она не желала даже подниматься со своей постели. Непомерно толстая, как огромный бурдюк, до края наполненный топлёным бараньим жиром, она с утра до вечера лежала на крыше своего дома, на подостланной под нее мягкой кошме. Всякий раз, когда ее муж желал иметь с ней супружеское соитие, он вынужден был сам подниматься на крышу к ней, а она никогда не спускалась к нему вниз. И если она в это время (когда он являлся к ней с этим) спала, или ела, или ей просто не хотелось, то она отказывала ему в близости и заявляла ему, чтобы он шел обратно вниз и снова попробовал подняться к ней попозже, когда она, может быть, будет в настроении совершить соитие с ним. Злополучный муж повиновался ей.
Во сне она громко сопела и храпела, а спала до полудня, и после некоторых трапез спала снова. Она рыгала и пускала ветры без малейшей попытки сдерживаться, чуть только хотела, даже во время трапезы и супружеской близости. Во время еды она так ленилась, что не хотела даже вымыть руки перед едой и вытереть лицо после еды, так что ее служанка сама мыла ей руки и лицо. Когда ей надо было, чтобы ее выкупали и помыли, она просто переползала со своей кошмы на место рядом на крыше, и служанка мыла, купала, растирала, вытирала и умащала ее на этом месте с головы до ног, а она даже не поднималась на ноги, и служанка ворочала ее и помогала ей повернуться. Свежая теплая вода для этого мытья всегда стояла в больших чанах на крыше, и были сооружены особый сток по трубе с крыши и жыкыр (чигирь, водоподъемник), чтобы можно было доставлять воду на крышу и удалять с крыши воду и нечистоты. Ароматные смолы курились, избавляя ее и тех, кто был рядом с ней, от докучных запахов, когда она справляла ту или другую нужду, находясь у себя на крыше.
Жены соседей слышали долю из всего этого и стыдили ее за лень, но все это было напрасно, и они напрасно передавали ленивице: - Эй, Сона, погляди на своего мужа . Он иссох от забот, как тростник под солнцем. Проснись же, помоги ему!
Но тучная женщина только мычала в ответ и не хотела вставать со своего ложа.
Тогда в селении решили, что она обезумела, и стали присылать к ней учёных врачей-табибов, колдунов, знахарей и звездочётов. Она так гордилась собой и была так безразлична к ним, что некоторое время допускала этих присланных повидаться с ней и принимала их, лежа на крыше на своей постели. Но, сколько ни виделись с ней врачи, сколько заклинаний ни распевали над ней колдуны, сколько ни предлагали ей зелий знахари, сколько ни трудились звездочёты, — тучная женщина по-прежнему только спала и ела, ела и спала, думала лишь об удовольствиях и удовлетворениях своего тела и совсем не хотела работать.
Наконец лекари отступились от неё я покинули дом, объявив, что больная неизлечима. Злополучный муж горько заплакал, и дети плакали вместе с ним, потому что все они потеряли последнюю надежду. Они махнули на все рукой и окончательно предоставили женщине делать все, чего она хотела.
С того дня она продвигалась от одной степени лености и бесстыдства до другой без тени стеснения. Ее служанка оставалась при ней весь день и была занята только заботами о своей хозяйке. Ленивица больше не хотела приподниматься даже для того, чтобы справлять нужду. Каждый раз, когда она хотела сделать это, ее служанка подсовывала под нее пеленки, раздвигала ее ноги, ее женское место и ее зад и придерживала их раздвинутыми все время, как ее госпожа удовлетворяла свои естественные надобности, а потом служанка вытирала и мыла ее, наводила порядок и убирала за ней. И пока это происходило, ленивица бесстыдно вскрикивала: «Ах, я испускаю струю, ах, я наваливаю груду! Какое же удовольствие я чувствую сейчас, справляя нужду!»
Ее тело сразу очищали и мыли, и вокруг нее зажигали ароматные смолы, так чтобы она не находила в этом для себя ничего неприятного.
А чтобы получить такую помощь быстрее и меньше сдерживаться при позыве, ленивица дошла до того, что не хотела больше носить одежду и отныне лежала под грудой своих покрывал голая, не смущаясь и не зная стыда, как малый ребенок.
Хотя во время соития со своим мужем она ничего не делала, а только лежала на спине и тряслась и колыхалась на месте от его движений, как огромная гора курдючного жира, извлеченного одним куском из самого жирного курдюка, она уставала даже от этого и дошла до того, что отказала ему в супружеской близости, объявив, что он не доставляет ей при соитии достаточного удовольствия. С тех пор ее растущую похоть удовлетворяли руки и умелые хитрости ее служанки. Тучная женщина делала это и сама себе своими руками, но она стала настолько ленивой, что все реже и реже утруждала этим собственные руки.
Потом она стала еще ленивее и потребовала от служанки, чтобы та кормила ее из рук и с ложки, так чтобы она могла пребывать в полной лени все время еды. Но поскольку она была очень жадна в еде, она все равно то и дела сама хватала куски и запихивала себе в рот, так что ее руки с едой и руки служанки с едой сталкивались перед ее ртом, и ее рот и подбородок оказывались измазаны в еде и питье.
Потом она пожелала, чтобы пеленки всегда находились под ней, чтобы она могла все делать спереди и сзади при первом же позыве, не терпя и не дожидаясь даже ту малую долю времени, которая нужна была служанке, чтобы подсунуть под нее пеленки и раздвигать ей все внизу. С того времени она сразу справляла нужду под себя, едва чувствовала позыв, на эти пеленки, даже не дожидаясь, чтобы ее раздвинули внизу, и когда она завершала, служанка очищала и мыла ее и удаляла грязные пеленки и отходы.
А у неё были очень тучные ягодицы, ляжки и большие женские губы , и они были настолько ожиревшими, что из-за своей толщины оставались смыкающимися друг с другом: правая большая губа с левой, правая ляжка с левой ляжкой, правая ягодица с левой ягодицей - и все они не раздвигались сами собой, даже если она разводила насколько могла колени, а между тем ей самой было тяжко двигать ногами и раздвигать колени, из-за обилия и тяжести плоти на её ногах, и она избегала этого. И оттого, если ей не раздвигали большие женские губы, ляжки и ягодицы руками на протяжении всего того времени, когда она испускала струю и делала из зада, эти части тела оставались у неё смыкающимися из-за своей тучности, и ее жидкость и произведения зада не имели свободного пространства для выхождения, и при выходе сильно заливали и пачкали те части её тела, из ущелий между которыми, то есть из её женской щели и из расщелины между её ягодицами, они пробивались наружу. И тогда ее моча обливала и заливала ей изнутри всю женскую щель, прячущуюся глубоко между нераздвинувшимися большими губами, а потом разливалась по этим её неразомкнутым большим губам, и даже заливалась ей между ягодицами на заднее отверстие, если она лежала на спине, и текла по её не разомкнутым ляжкам, а произведения её зада при выходе размазывались между её неразомкнутыми ягодицами. После этого её приходилось очищать очень долгое время. Чтобы избежать такого, надо было бы, чтобы кто-то раздвигал и руками придерживал ей раздвинутыми ляжки , большие женские губы и ягодицы всё время, пока у неё лилась струя и выходили произведения из зада, ибо только тогда, когда ей раздвигали все эти части тела, между оказывалось хоть какое-то пустое свободное место для выхода её влаги и произведений её зада, и они могли выходить, не слишком касаясь её телес. . Однако чтобы делать все, будучи раздвинутой таким образом, она должна была бы, когда ей приспевало по нужде, ждать и терпеть хотя бы несколько мигов, пока служанка раздвинет ей, лежащей на спине, её тучные ляжки, большие губы и ягодицы, открывая спрятанные в их толще глубину её щели и отверстие её зада. Но тучная женщина , потакая своему телу, больше не желала терпеть даже мига, и едва хотела по нужде, как начинала всё делать, не дожидаясь того, чтобы ей всё раздвинули, так что спереди обливалась и сзади пачкалась внизу свыше меры. Но это не смущало её, так как она знала, что её тут же вымоют и очистят и всё уберут за ней, как только она доделает, и ей не придётся оставаться нечистой.
Затем она начала раздумывать, осталось ли еще в ее жизни хоть какое-то утруждение и усилие, и нашла, что ей все еще приходится часто напрягаться и тужиться, когда она справляет большую нужду. Тогда она потребовала, чтобы при первых же ее затруднениях с этим делом ей больше не приходилось бы напрягаться, а служанка намазывала бы масло и жир себе на палец, вводила палец в заднее отверстие своей госпожи и двигала его у неё там взад-вперед, пока все не начало бы выходить из ее заднего отверстия само. Такова была ее лень. С тех пор служанка стала помогать ей этим способом, и ленивица нашла, что таким образом она получает не только помощь для облегчения своего тела, но и удовольствие для своей похоти. Тогда она пожелала, чтобы служанка делала это в ее заднем отверстии, одновременно удовлетворяя другой рукой ее ам, так, чтобы обе ее нижние части, задняя и передняя, получали ласки одновременно. После этого ее лень и испорченность дошли до того, что она могла внезапно начать справлять нужду из обоих этих мест прямо во время еды или во время удовлетворения ее похоти, и при этом она даже не хотела прерываться с едой и с получением ласк для своей щели, а желала, чтобы ее продолжали кормить и ласкать, и удовлетворяла все свои телесные желания и потребности одновременно, лежа на месте, и это был невиданный стыд и разврат. Каждый день она приговаривала служанке: «Твое дело – заботиться обо мне, и особенно о трех моих местах: моей ам (женском месте), моем заднем отверстии и моем животе и обо всех их нуждах и удовольствиях, а мой муж позаботится обо всем остальном, он усерден, и дети ему помогут!»
Так все и происходило.
Несчастный муж горевал и молился только о том, чтобы соседи не узнали обо всей степени бесстыдства его жены, а его единственная радость заключалась в том, что дети не видели и не знали, как живет их мать, потому что им не позволяли подниматься на крышу, где она находилась, а она не спускалась оттуда, и только служанка всегда поднималась туда.
Так все шло, и вдруг хозяин услышал, что кто-то стучится его двери..
Он спросил, кто это, и утер слезы полой халата, так как он в тот миг плакал от горя, как бывало теперь с ним нередко.
- Это я – ученейший лекарь-табиб! Я пришёл вылечить твою жену! — сказал пришелец.
- Увы, увы, нет надежды на ее исцеление, — ответил хозяин, но отпер двери и подскочил от удивления: лекарь оказался ростом с ребенка, но на нем была белая чалма мудреца и он без труда держал толстую книгу, размером почти с него самого.
Хозяин сказал: -Эх, слишком ты мал для занятия врачеванием.
- Ну нет, - ответил лекарь и перепрыгнул порог. - Мудрость до высокого доходит даже медленней, чем до малорослого. Ну же, отведи меня быстрее к больной.
Тогда хозяин повел его на крышу дома, где прохлаждалась лежа его ленивая жена, а служанка сидела подле нее. Ленивица спала так крепко, что даже ничего не услыхала. Тогда лекарь отложил свою толстую книгу, засучил рукава ученого и, взяв соломинку, пощекотал ей женщине в носу. Она едва пошевелилась, но не проснулась. – Как же крепко она спит! —сказал лекарь. Он велел хозяину взять большой кувшин с водой, что стоял рядом для ее купаний, и вылить его ей на голову. Хозяин сначала боялся, но потом повиновался. Толстая женщина ахнула и взвизгнула, широко открыла глаза, посмотрела на лекаря и своего мужа и в негодовании закричала: «Что это значит?!»
Муж задрожал и уже готов был просить у нее прощения за то, что потревожил ее, но лекарь громко сказал ему:
- Иди вниз и оставь меня здесь одного. Мое искусство требует тишины и тайны!
Хозяин ушёл, радуясь, что хоть на время избежал гнева жены, а врач поглядел на женщину, поднял руки к небу и в притворном горе застонал: — О, горе и скорбь! Какая ты молодая, какая красивая, с каким прекрасным телом, и все же очень скоро должна умереть!
- Самому тебе горе, лекарь для мух! – сказали обе женщины в один голос. – Не болтай попусту, накрикивая беду как никчемный лгун!
- Я не болтаю попусту – сказал врач. - Я вижу, что болезнь твоя достигла предела, дни твои сочтены, и если не сегодня, так завтра ты умрешь.
- Убирайся немедленно и не тревожь мою госпожу! - закричала служанка.
Врач сказал: - Конечно, я уже ухожу, распорядиться насчёт ее похорон.
— Что ты сказал? — переспросила ленивица.
— Я сказал, что пойду к соседям и попрошу их сшить для тебя погребальный саван.
Тучная женщина испугалась и спросила: «Как, что? Что это у меня за болезнь и чем она так опасна? Я же себя хорошо чувствую!»
— Сама подумай, что станет с закупоренным бурдюком, если в него будут сверх меры заливать, заливать и заливать жир без конца?
— Ах, бурдюк лопнет! —ответила женщина.
— Вот видишь, даже бурдюк и тот лопнет, а ведь твоя кожа гораздо тоньше и нежнее бараньей шкуры, из которой шьют бурдюки для топленого жира! Поэтому я боюсь, что меня позвали слишком поздно, и даже мое знание не сможет спасти тебе жизнь…
Услышав это, тучная женщина приободрилась и ее ярость вернулась. «Так я и думала, что ты скажешь какую-нибудь глупость, - подумала она, - как и все, кто докучал мне советами и угрозами раньше, подобно тебе. Моя кожа нежна и прекрасна, и моя прекрасная полнота ничуть не обременяет ее и не вредит ей. Ничто мне не угрожает!»
Но чтобы посмеяться над ним, она притворно сказала: «Ах, я боюсь! Не уходи, я не хочу умирать! Скажи, скажи, что поможет мне? Сжалься надо мной, спаси меня, о великий мудрец, спаси мою жизнь!»
Лекарь прекрасно понял, что она насмехается над ним, но притворился, что он так глуп, что принял ее слова всерьез.
- Ох, бедная женщина! Может, я и вправду еще могу помочь тебе, но в мире есть только одно лекарство, способное тебя спасти, и я боюсь, что добыть его будет невозможно.
Ленивица притворно сказала:—О, в чём же тогда дело? Только скажи об этом моему мужу, он усердный и трудолюбивый и всё достанет!
Врач сказал: - О нет! Истина в том, что это лекарство можешь добыть только ты сама.
— Но что я должна для этого сделать?
—Тебе надо поесть свежих пшеничных лепешек и запить их чистой водой.
Толстая женщина уже не могла сдержать смеха и засмеялась так, что вся как будто затряслась и заколыхалась на своей постели.
- Благословение тебе! Я очень люблю пшеничные лепёшки и, если надо, я готова съесть их по меньшей мере сотню!
— Нет, нет, — сказал врач. — Самое главное то, что эти лепёшки ты должна испечь сама из муки, которую ты намелешь собственными руками, и запьёшь их водой, которую сама принесешь из колодца, что на окраине деревни. И весь тот день ты должна будешь делать все сама, и никто, кроме тебя самой, не должен будет касаться тебя и твоего тела в течение всего того дня! Если не будет выполнено хотя бы одно из этих условий, лекарство не будет действовать.
Женщина притворилась, что она расплакалась, так ее это насмешило. «О, о, уходи же, табиб, — застонала она. — я не создана для таких лекарств. Такой нежной и красивой женщине, как я, в тысячу раз лучше умереть, лёжа здесь на мягкой постели в роскоши, которой я достойна, чем свалиться с ног от такой грязной и тяжёлой работы!»
- Но тогда тебя ждет скорая смерть, - сказал врач.
Теперь женщина не могла сдержать гнева и смеха разом и закричала: - Эй ты, карлик, твой ум так же мал, как ты сам! Ты что, и вправду поверил, что я испугалась и приняла всерьез твои слова о том, что я лопну, как переполненный бурдюк? Ну ты и глупец!»
«Что ж, попробуй встать на ноги, о толстая, и ты убедишься, что я прав», - сказал врач.
Женщина так разозлилась, что решилась на этот раз встать, чтобы посрамить его и доказать ему его глупость. Ведь она хорошо помнила, что вполне способна вставать. Она даже не стала стесняться того, что лежала голая под покрывалами, и поэтому, вставая, должна была показать ему себя совершенно голой, потому что она была бесстыдна и очень гордилась своей красотой, и вдобавок служанка и так все уже видела у нее, а малорослый врач даже не был в ее глазах мужчиной. Вспомнив, как она вставала на ноги в последний раз, она сначала перевалилась на бок, а затем начала вставать на четвереньки, чтобы после этого подняться на ноги. Но она совсем отвыкла от усилий и слишком отвыкла от того, чтобы сдерживать себя надлежащим образом, и едва она поднялась на четвереньки, как почувствовала от этого такую натугу и утомление, что сразу же повалилась на свой огромный живот, а от всех ее усилий и натуги из ее широко распахнувшегося рта брызнула слюна, из зада обильно повалило, а из ее женской щели полилось, и так она обмочилась и обделалась, беспомощно лежа голая на животе.
«Вот видишь, - сказал лекарь - я был прав, ты как раздувшийся и распухший бурдюк, переполненный жиром свыше меры, так что его кожа истончилась и прохудилась, а когда кто-то двигает его, сквозь нее сразу же брызжет и льется со всех его концов. Подумай о моих словах!»
С этими словами он ушел с крыши.
Женщина была вся в слезах, но вскоре она утешилась с помощью служанки, которая отмыла ее, отчистила ее и отвлекла от всякого раскаяния и тяжких мыслей, утолив собственными руками ее похоть. После этого они обе решили, что это был просто неудачный случай, а виноват в нем врач, потому что он расстроил ее.
Затем ленивица легла отдохнуть и проспала до вечера, а когда проснулась, она была полна одних только радостных мыслей и велела служанке кормить ее. Разговор с лекарем, казалось, только усилил ее желания и обжорство. Она лежала, откинувшись на постели, на подостланных под нее пеленках, и служанка едва успевала класть пищу ей в рот, так быстро она глотала. Наконец, после полуночи еда закончилась. Женщина уже была вся мокрой от пота, она то и дело пускала ветры и рыгала, но все равно хотела есть лишь больше и больше. Служанка сбегала вниз и пошла наверх с новыми блюдами. Как только женщина увидала, как служанка вылезает на крышу, держа поднос с едой перед собой, ленивицу охватила такая жадность к еде, что она сама потянулась к подносу и одним движением стала садиться на кровати, устремляясь к нему. Однако, едва только она начала делать это, как от усилия и движения она стала неудержимо делать спереди и сзади, и все сделала под себя сзади и спереди, восседая на своем пачкающемся заду и не в силах больше сдвинуться с места. «А-а-а», закричала она в ужасе, едва переведя дух - «как только я подвинулась и начала садиться, я сразу же стала делать все под себя отсюда и оттуда! Лекарь сказал правду! Если я не приму его лекарство, мне грозит смерть!»
Тучная женщина перевалилась на бок и вытянула руку по направлению к своей ягодице. Служанка потянулась руками к хозяйке сзади, желая очистить и помыть ее после ее облегчения, как обычно, но женщина закричала: «Ты что, хочешь моей смерти? День уже начался, никто не должен притрагиваться ко мне сегодня, кроме меня самой! Брось рядом со мной что-нибудь, чем я могла бы очистить и вытереть мое тело, и убери за мной все, что я сделала, но не дотрагивайся до меня - теперь я должна сама заботиться о себе!»
С большим трудом и кое-как она подтерлась, плача и потратив много времени, а затем заснула, измученная усилиями и плачем, до самого утра. И так как она отвыкла заботиться о себе и долго избегала любой работы, она подтерлась очень плохо, и утром, просыпаясь с позывом помочиться, она сразу ощутила страдания от зуда в обеих своих нижних частях, спереди и сзади, так что она снова разрыдалась и уже хотела сразу же пустить струю под себя, как обычно, но вовремя вспомнила, что теперь никто не помоет ее, и поэтому она поползла на четвереньках в отхожее место, плача и едва сдерживаясь, чтобы не выпустить струю по дороге.
А ее муж в тот день, как всегда, встал до рассвета, чтобы успеть накормить своих детей горячей тыквенной кашей перед работой. Дети пока что спали. И вдруг он услышал громкий шум наверху: кто-то двигался по крыше дома, а затем по лестнице. Затем он увидел, как его тучная голая жена ползет вниз по лестнице на четвереньках со стонами и плачем: «О, я хочу струить, о, я хочу струить, о моя ам!». Посредине своего пути она не могла больше сдерживаться и у нее полилось из щели, так, что струя лилась у нее, пока она ползла и за ней оставался мокрый извилистый след. Переползая таким образом, она спустилась во двор к отхожему месту, потому что она чувствовала, как от всех своих движений у нее в глубине зреет желание сходить и по большой нужде тоже.
Ее муж был так удивлен, что выронил ложку, которой мешал кашу.
Женщина застонала: - О муж мой, скорее! Беги в селение и позови табиба, который был здесь вчера. Он был прав и он нужен мне!
- Ну, как бы то ни было, ты снова двигаешься и делаешь это сама, - сказал с изумлением хозяин. – Кажется, лекарство врача уже начинает действовать!
Он выбежал и нашел врача, который в тот ранний час спал под тутовым деревом, и все ему рассказал.
Когда врач явился к ним домой, он нашел женщину в отхожем месте, голую и плачущую. Едва добравшись до отхожего места, она села прямо на дыру, так как не могла сидеть на корточках из-за своей тяжести, и стала ждать облегчения сзади. Но, к ее горю, как только прекратилось ее собственное движение, прекратилось и движение у нее внутри. Она чувствовала позыв, она пускала ветры и рыгала, ей распирало живот и зад, но у нее ничего не выходило. «О, - сказала она со слезами врачу, - о, что мне делать? У меня зуд в обеих моих нижних частях, и я очень хочу облегчиться сзади, но я не могу. Верно, у тебя есть слабительное средство? Дай его мне, я не привыкла тужиться и напрягаться! «
«Увы, ты должна вытолкнуть все сама!» - сказал врач.
«О, - застонала женщина, - тогда, пожалуйста, разреши, чтобы служанка растерла мне живот и подвигала пальцем, смазанным в масле, у меня в заднем отверстии, и дальше я сделаю все сама!»
- Ты разве забыла, что если ты хочешь жить, то никто не должен дотрагиваться до тебя в этот день? - сказал врач.
Ленивица рыдала, напрягалась и тужилась, она плакала, пыхтела, кряхтела и ревела, как будто это был трудный отел коровы, едва способной вытолкнуть слишком большого теленка. Она кричала, что у нее едва не лопается заднее отверстие. Она то замирала в изнеможении, то снова тужилась, но в конце концов ей удалось вытолкнуть это, и у нее вышло из зада и упало вниз. Это повторилось несколько раз, прежде чем она полностью опорожнилась. Со слезами и стонами она вытерла и очистила свои зудящие нижние части, и на этот раз она сделала это тщательно и до конца, потому что она уже знала, как плохо ей пришлось после того, как она сделала это кое-как.
Когда все это было завершено, она сказала: - О, мудрец! Я, так и быть, буду печь лепешки, но пусть мой муж принесет мешок с зерном, а соседи намелют муку. Так что никто не притронется ко мне, но мое бремя будет не таким большим! Сжалься надо мной, я едва могу дышать от всех этих усилий!
- О, ты снова забыла мои слова! - сказал врач. – Это два разных условия: никто не должен прикасаться к тебе, и ты сама должна сделать все для выпекания лепешек и получения воды, если хоть одно из этих условий не будет исполнено, никакое лекарство тебе не поможет. А вот и одежда – оденься сама и не будь здесь голой, это стыд и позор, и я благодарю Бога за то, что твои дети так и не увидели тебя столь постыдно голой этим утром!
- Горе мне, горе! – застонала в отчаянии женщина, но делать было нечего - она повиновалась, оделась с большим трудом и отправилась в дальний путь за мешком пшеницы.
А врач сказал хозяину: — Иди работать в поле и возьми с собой детей, чтобы они мне не мешали. Тот все исполнил.
Женщина, вздыхая и ахая, притащила мешок с пшеницей. Потом она достала мельницу, засыпала в неё зёрен и стала молоть муку. Как же медленно она молола! Её руки едва шевелились.
— Быстрей, быстрей! — кричал врач. Помни, если ты не поешь лепешек до захода солнца, то не увидишь следующего же восхода!
И он запел:
Кто хочет быть в порядке, не должен лениться.
Работай, работай, больше работай!
Пока он пел, толстая женщина обливаясь потом, крутила жёрнов. Наконец, намолов полную миску муки, она рухнула на пол, застонала и обильно облилась внизу снова. Но врач даже не дал ей отдышаться. — Эй, торопись! Тебе некогда сейчас очищать себя! Тебе следовало бы сделать это сейчас в отхожем месте, но сейчас уже поздно, так что давай иди побыстрее за водой, какая есть! Впереди ещё много дел. Тебе нужно замесить тесто, наколоть лучины, растопить печь и испечь лепёшки!
Она делала все это с огромным трудом и очень медленно, вся облившаяся внизу, в щели и между ляжками, и страдала от неудобства и возрастающего зуда из-за этого, так что много раз раскаялась в том, что оказалась настолько избалованной, что не сдержалась и не дотерпела с этим до отхожего места.
Пол-дня она провела в путешествии за водой. Когда нужно было растопить печь и наколоть лучину, она рыдала и плакала от усталости так громко, что женщины со всей деревни разбежались подальше из соседних домов и говорили:
- Какой жестокий лекарь! Кажется, что, изгоняя болезнь из Соны, он будто режет ее на тысячу кусков!
Наконец все было готово, и тучная женщина полила муку водой, чтобы замесить тесто. Но лекарь схватил ее за руку: - Эй! Сначала вымойся и очистись! - приказал он. - Можно ли замешивать тесто такими руками? Злополучная тучная женщина посмотрела на свои грязные руки, тяжело вздохнула и, не говоря ни слова, потащилась, чтобы помыться в том самом канале, из которого совсем недавно подавали воду ей на крышу, чтобы ей не приходилось тратить сил на то, чтобы мыться самой.
Мылась она очень долго. Сначала она ополоснула руки, потом шею, а затем, немного передохнув, голову. Затем она вернулась к лекарю.
- О, Сона! – сказал он. – Ну что с тобой делать? Ты вымыла себе те части, которые мы видим, но ты покрыта потом во всех своих складках, и ты облилась внизу, когда опять обмочилась, а с тех пор не очистила свое тело! Иди и очисти все свое тело, и сделай это сама! Слишком долго твое женское место и отверстие зада, спрятанные так глубоко в твоем жире, получали заботу не от твоих собственных рук, как и твои бедра, ляжки, ноги, ступни и все остальные твои места!»
Женщина повиновалась и чувствовала себя так, будто чуть не умерла от усталости. А когда она вернулась, лекарь счел, что она вся взмокла от пота, пока возвращалась, и отправил ее полностью помыться во второй раз.
Когда она вернулась снова, лекарь сказал: «Я вижу, что мое лекарство уже помогает тебе. Теперь ты выглядишь как настоящая красавица».
Женщина смиренно улыбнулась и начала замешивать тесто. Сначала ее руки двигались очень медленно, потом немного быстрее.
- Эй, пышнотелая! - сказал врач: - Ты не забыла посолить тесто?
- Прошу, не учи меня хотя бы этому, - робко сказала женщина. - В одной книге, которую я читала, было сказано: «Смысла нет в том, чтобы учить того, кто больше тебя износил рубах». Солят тесто, когда оно уже гладкое…
- Смысла нет в том, чтобы женщины читали книги, - ответил врач. - Но в том, что женщины хорошо готовят, есть большой смысл, и я вижу, что ты хорошая и умелая домохозяйка, когда тебя хорошо наставишь на путь!
- Никто в нашей деревне не пек лепешки лучше, чем моя мать! - ответила Сона: - а она учили меня. - Разрезав тесто на мелкие кусочки, она раскатала лепешки и начала подавать их в печь.
- Быстрей, быстрей! - торопил врач женщину. – Еще осталось немало дела!
Женщина трудилась изо всех сил, но вдруг остановилась и со страхом спросила: «О табиб, я захотела струить, и я боюсь, что мне не удастся вовремя добраться для этого до отхожего места, я так устала и такая грузная! Пожалуйста, позволь моей служанке помочь мне с этим здесь на месте, ведь она может сделать это, и не касаясь меня!»
«Что ты говоришь! Что за разврат и бесстыдство! – сказал врач, - ты что, хочешь разрушить все свои успехи? Или ты хочешь снова совершить путешествие к арыку и снова помыться там? Возьми себя в руки, стерпи, доберись до отхожего места, сдерживаясь по дороге, и сделай там свое дело сама!».
Плача и стеная, как утром: «О, я хочу струить, я хочу струить, о, моя ам (женская складка)!», - женщина двинулась в отхожее место, но, в отличие от утра, добралась туда вовремя. Как только она села на дыру, лекарь предупредил ее: «Слушай меня, о толстая, твоя лень уже покидает тебя, но твоя тучность остается с тобой - так раздвинь ноги пошире и протяни и изогни руки так, чтобы достать и раздвинуть свою ам (женскую складку) и придерживать ее раздвинутой, делая свое дело, потому что служанка больше не будет делать это тебе, и если твоя ам останется нераздвинутой, ты зальешь все у себя между ног из-за того, какая ты тучная там внизу, и тебе опять придется долго промывать все у себя там! Лучше потрать сейчас силы на то, чтобы дотянуться до своей ам и придержать ее раздвинутой, тогда потом ты потратишь куда меньше труда на то, чтобы очистить свое тело, когда все сделаешь!»
Женщина вздохнула и сделала все так, как он сказал.
Когда она вернулась, она закончила свою работу, и горка лепешек была готова. «Это для мужа, это для детей, это для служанки, а это для тебя, о табиб!» - сказала тучная женщина.
- Что это еще насчет служанки? - строго спросил врач. - Она не заслужила никаких лепешек, она портила тебя, и тебе больше не следует принимать ее услуги, ее нужно немедленно вернуть в дом твоих родителей, даже не видясь с ней. Отныне ты будешь работать в этом доме сама – и помни, что иначе тебе грозит смертельная болезнь! Пока что ты спасена, но любая попытка вернуться к своим прежним привычкам снова приведет тебя на край гибели!»
«О, я знаю, что ты прав!» - воскликнула перепуганная женщина.
Когда усталый хозяин вернулся с поля и привел голодных детей домой, лекарь уже надзирал за тем, как женщина разливает молоко в кувшины.
- Что это?! Она снова в здравом уме! - с удивлением сказал муж и дети.
«Скажи нам, о величайший из мудрецов, - сказал хохяин, - каким лекарством ты излечил мою несчастную жену?» «Ах», сказала женщина, услышав эти слова: «Я же забыла принять последнюю часть лекарства - чистую воду! Но ведь вода входит в состав молока. Так вместе с вами я буду есть лепешки, испеченные своими руками, и запью их простой водой, содержащейся в свежем молоке, которое я тоже добыла своими руками, потому что я уже подоила корову, чтобы раздобыть его!»
«О женщина, - сказал врач, - я вижу, что ничто не может полностью отучить тебя от желания есть и пить пожирнее и послаще, но за тобой надо признать долю женской сметливости и сообразительности. Хорошо же, я позволяю тебе действительно пить сейчас молоко вместо воды, потому что мое лечение не только сурово, но и милосердно!«
С этими словами лекарь вышел из дома с улыбкой и смехом в тот же самый миг, как служанка выходила из того же дома с рыданиями и плачем, потому что ее отсылали и вернули в дом родителей женщины. И за собой они оставляли дом, где еще утром царили стыд и горе, а теперь настала пристойная жизнь.
Человек подневольный как-никак