Твоими глазами
РПС, Джанни Аньели/Лука Монтедземоло, 70е, рождество.
Ближе к пяти Джанни утратил траекторию полета. Он не брал дорожку с обеда (с вечернего аперитива, но кому какое дело), и все равно нервное, бесцельное возбуждение не уходило, а усталость, накопившаяся за полтора месяца упорного штурма Мадиа Банко и два невыносимо суетливых дня с детьми, легла на него бетонной плитой. Стало ясно, что ночь потеряна. Всепоглощающая скука тупой, изнурительной бессонницы подкрадывалась к нему с четырех сторон. Будь он на десять лет моложе, уже бы вызвал вертолет и к рассвету был на юге Франции. С другой женщиной, среди совсем других декораций, в другом, еще не испорченном дне. Мужчина должен взрослеть. Эта банальная и возмутительная мысль поселилась в его голове в конце ноября, когда он получил подряд сразу три отказа в ответ на приглашения. Рождественская вечеринка была испорчена, ни шанса на спасение. Еще ни разу в истории ему не отказывали трижды. Мир опустел, устои пошатнулись. И тогда Карсон – наполнив его бокал и благоразумно отступив к бару – сказал ему:
- Сеньор Аньелли. Возможно, на рождество люди просто хотят побыть с семьей.
За пару недель, эта очевидная глупость преобразилась в упрек. Упрек – в вызов. И вот, приняв вызов, он загнал себя в Швейцарию, с печальной перспективой пять дней подряд играть в главу семьи. Список гостей пришлось сократить до жалких пятидесяти имен. Гости собирались к субботе. Пятница прошла невыносимо. Маргарита так и не сказала, что хочет на рождество, а за ужином, когда Криштиану спросил ее, какие планы на каникулы, она ответила, что Джанни закинет ее куда-нибудь подальше, как ненужную вещь.
- Как всегда.
- Это, конечно, глупости.
Он тут же пожалел, что вообще ввязался в разговор. Через минуту лавину было не остановить. И наконец, сквозь злые слезы, она крикнула: ему плевать. Ему вообще на нее наплевать, и это правда, и они все это знают. Он даже не спросил, что подарить! Он ни разу не позвонил ей в школу, за весь семестр! Это было одновременно так нелепо – и так похоже на правду, что он не сразу подобрал ответ, а она бросила вилку – эффектно, расколов край тарелки, - и выбежала из-за стола. Марелла сказала ему позже, в гостиной, передавая рюмку кальвадоса:
- Не бери в голову, Луиза с ней поговорит.
И так и застыла, потому что в этот момент до нее одновременно с Джанни дошло, что Луизы с ними нет уже три года. Детям больше не нужна няня, Маргарите четырнадцать, и трагическая реальность такова, что говорить с ней придется кому-то из них. В очередной раз, Джанни подумал, что родителям было гораздо проще. От них никто ничего подобного не ждал. Он решил эту проблему так: собрал срочную телефонную конференцию с главами департаментов, испортив Серджио рождественский поход в бордель (традиции), и работа надежным щитом заслонила его от всех прочих забот, но беда была в том, что он знал: это уловка. И все-таки с Маргаритой было легче, чем с Эдоардо. Она кричала. Он не говорил ни слова. В десять завели проектор, смотрели с Сюзанной и Криштиану Хороший, Плохой, Злой, и только под конец, когда Сюзанна заметила, что Эдоардо уснул, Джанни понял, что он вообще был в комнате. Сюзанна пообещала, что разбудит его и отправит в постель. Джанни вдруг вспомнил, что такое уже было: кончился фильм, зажегся свет, и оказалось, что Эдоардо спит, свесившись за подлокотник, как брошенная кукла, - но тогда Сюзанна сказала:
- Он ведь это нарочно.
Потайная комната, тихая улыбка его сестры, разделенная шутка, которую вслух не произнести за столом. В детстве, она с таким же лицом, мимо ходом, вручала ему свои маленькие наблюдения: кто с кем вышел, на кого посмотрел, у кого дрогнула рука, и кто второй раз появился в одном и том же платье.
- Он делает это для тебя. Чтоб ты отнес его в кровать.
Невероятно, но с тех пор прошло лет восемь: может, девять. Девять лет жизни. Собственно, этим вечером он хотел пересмотреть Леопарда, но передумал в последний момент, потому что понял, что герой стал моложе него. Когда вышел роман, дон Салина был образом элегантного, но бесконечно далекого будущего. Теперь Джанни гадал, как бы отменить март и вычеркнуть свое пятидесятилетие из календаря. Время было непобедимо и бесчеловечно, насильно вырывая у него из рук настоящее и обращая в далекое прошлое. Он выпил еще, покормил усталость, но не нашел покоя. В час зашел в спальню, потому что хотел позвонить Рите и не мог найти записную книжку. Мари читала, но отложила книгу. Ее прохладная ладонь легла ему на щеку.
- Хочешь ко мне?
Ее другая рука скользнула на пряжку его ремня, ее забота неожиданно растрогала его, и он решил – почему нет. Отвык делить с ней постель и не сразу вспомнил, что ей по душе. Спать с женой было все равно, что вспоминать танец, который давно вышел из моды. Приятно и безмятежно любили друг друга, и все равно он не смог заснуть. На секунду показалось, что они умерли. Дом стоял в горах, и из окна не было видно ничьих огней. В море, когда он чувствовал, что остался совсем один, его вело и успокаивало знание, что с каждой секундой яхта приближалась к новому берегу. Теперь они застряли неподвижно на снежном склоне, и вокруг была только темнота.
Джанни выбрался из постели, нашел книжку – но не дозвонился Рите. Попросил ванну, забрал с собой телефон. Пошел по номерам, поймал охотничий азарт. Начал злиться, никого не застав, а в итоге трубку сняла Джеки.
- Там, где ты сейчас, весело?
- Джанни.
- Что греки готовят на рождество?
- Тебе не стоит сюда звонить.
- То, что Онассис дороже стоит, не значит, что им стоит сильнее дорожить.
- Ты только что назвал меня шлюхой?
- Тем более, что насчет денег я бы не был так уверен.
- Ты хочешь со мной поссориться?
- Я хочу с тобой увидеться, я соскучился.
- Я замужем.
- Я женат, это не страшно.
- Это причина, по которой Аристотелем стоит дорожить сильнее.
- А он ревнует? Нас ждет греческая трагедия?
- Нас ничего уже не ждет.
- А если я приеду?
- Джанни.
- Ты была замужем, когда мы встретились. Насколько я помню, эта приятная изюминка только скрасила нам выходные.
- Ты звонишь, потому что скучаешь – или потому что тебе скучно?
Он хотел вернуть мяч, но неожиданно для себя самого ответил честно:
- Я не знаю. Не лучший день.
- Мне жаль.
- Как ты?
- Поссорилась с Кэрол.
Он обрадовался, словно она преподнесла ему рождественский подарок.
- А я с Маргарет.
- Неужели?
- Кажется, она ждет, что ее как следует полюбят. Не представляю, где она этого набралась.
- Однажды они поймут, что все, что мы делаем, мы делаем ради них.
- Да нет конечно, боже упаси.
Она запнулась, потом сказала обиженно и серьезно:
- Все, что я делаю, я делаю ради них, Джованни.
- Не мне судить, прости. Все, что я делаю, я, славу богу, делаю для себя. Моя мать так же делала, не представляю, чтоб мне пришло в голову ее за это упрекнуть. Мой отец делал то, что делал, вообще неизвестно для кого, это гораздо хуже. Они сыты, молоды, свободны, и перед ними открыт весь мир, я вообще не понимаю, почему мы до сих пор их заботим.
Джеки помолчала. Когда она заговорила, ее голос звучал неуверенно, как будто она несла слова в ладонях и боялась расплескать.
- Я люблю свою дочь.
Поразительно, но он поверил ей.
- Я люблю их. Не так просто открыть им весь мир, у всего есть цена.
- Если есть счета, по которым нужно заплатить –
- Иди к черту.
- Ты слишком хороша, чтоб быть несчастной.
- Я не несчастна.
- Но тебе не весело.
- Это еще не все.
- А что еще?
- Половина шестого, я не готова к экзистенциальной беседе.
Он помедлил и наконец задал вопрос, который не давал ему покоя последний месяц.
- Но есть что-то еще? По-твоему?
- Ты пытаешься казаться хуже, чем ты есть.
- Ты ведь не улыбалась бы мне, если бы я был скучным и серьезным.
- Я знаю, что ты никогда не любил меня, но не пытайся убедить меня, что ты не любишь никого.
- Были дни, когда я любил тебя всем сердцем.
- Я польщена.
- Мне приятно думать о тебе и я обрадовался, когда ты сняла трубку. Это считается?
- Ты не передашь сыну компанию. Ты завел дочь после сына. Я знала мужчин, помешанных на наследии и наследниках, но тебе до этого нет никакого дела. Выходит, ты завел их ради них самих.
- Я завел их, не трезвея, и принял, как смену гардероба по сезону. Честно говоря, я до сих пор не могу привыкнуть к мысли, что я чей-то отец. Это необратимо, и поэтому напоминает о неизбежной смерти. Я не хочу быть смертным.
- Тебя не спрашивали.
- Почему вы поссорились с Кэрол?
- Она хочет вернуться в Америку.
- Не отпустишь ее?
- Она ребенок, тут нечего обсуждать.
- Вряд ли она умрет на улице, в грязи.
- Правила созданы не просто так. Мы семья, она останется со мной до тех пор, пока не придет время отправляться в колледж.
- Ты ведь понимаешь, что Бобби убили не потому, что он Кеннеди, а потому, что он хотел стать президентом?
- У меня не было шанса выяснить: у тех, кто его убил.
- Ты уже в постели?
- А я только поверила, что у нас настоящий разговор.
- Не хочу настоящих разговоров, хочу знать, есть ли на тебе белье. Если по-настоящему, то я плохой отец, не лучший человек и ненадежная величина. Но это сегодня. Завтра я высплюсь.
- Доброй ночи, Джанни.
- Ты чувствуешь себя взрослой?
- Пора бы.
- Думаешь, где-то взрослые еще остались?
- Джанни.
- Мой дед был взрослым. Меня ужасала мысль, что однажды придется занять его место. Не знаю, к лучшему или к худшему, что я его так и не занял. Буду утешать себя тем, что со мной по-прежнему веселей, чем с Онассисом.
- С чего ты взял?
- С того, что ты до сих пор не повесила трубку.
Он услышал шум вертолета где-то в середине их дуэли, но предпочел считать, что это ветер. Когда Джеки все-таки повесила трубку, он неспеша допил коктейль, выбрался из ванны, тщательно вытерся и надел халат. В сущности, не было ничего страшного в том, что шума вертолета он ждал всю ночь: пока никто об этом не знал.
Тем более им незачем было знать, что он сбежал бы: если бы не это ожидание. Сбежал бы еще до завтрака, и к черту все взрослые мысли.
Когда Джанни вышел в большую гостиную на первом этаже, Лука сидел возле рождественской елки, скрестив ноги, и старательно заворачивал подарки в принесенную Карсоном бумагу. Его до смешного маленькая сумка лежала рядом, он еще не занял себе спальню. Джанни остановился в дверях, глядя на него. Свечи слегка оплыли. Горничная еще не проснулась, и на ковре лежало несколько длинных игл, упавших за ночь. Гирлянды горели в приглушенном свете, и потрескивал камин. Застывший праздник и тихий восторг детского сна наполнял комнату, впервые, и это, конечно, было из-за него. Повсюду, Лука приносил с собой волшебное стекло, дар радости, который в последние годы неотвратимо стал от Джанни ускользать. Снежный полог и близкие звезды, чистый запах дерева и сигарного дыма, сахарный иней на рождественских орехах, которые дети не ели, потому что не было цветных фантиков, праздная прелесть их беззаботной, безопасной жизни вдруг показалась такой заманчивой, что Джанни сам себе позавидовал. В их второе лето, они были на Капри, Джанни научил их с Криштиану прыгать с вертолета в открытое море, они ходили под парусом, ловили рыбу, засыпали на горячем песке под вечер, играли в догонялки и пили просекко. Незаметно, он перестал быть другом, которого Криштиану привез к семье. Он был там специально для Джанни – и остался, когда Криштиану встретил девчонку и унесся в Рим. Мареллу так раздражала безвкусность его живой радости, что она стала называть Луку Талантливым Мистером Рипли, и Джанни пришлось дать ему роман. Он была на английском, но Лука проглотил его в два дня.
Дочитав до сцены, когда Томас Рипли забил веслом Дикки, Лука отложил книгу и потянулся, его длинные босые стопы скользнули по отполированной палубе, и Джанни не мог оторвать от него глаз.
- Ну главное мы поняли: сеньоре Марелле я не слишком по душе.
Джанни расхохотался – и похлопал его по голому колену. А он не отстранился, ни на секунду не задержал дыхание, и Джанни понял, что так же, как лодка, как усадьба на Капри, как будущее Италии, Лука уже принадлежит ему.
- Она считает, что ты слишком часто говоришь мне «да».
- А разве у вас бывает по-другому?
Это был хороший вопрос. Правда была в том, что ему не отказывали, почти никогда. Но в Луке была легкость, и благодарность, и полет, и нетерпение, как будто каждое желанье Джанни было его собственным, и ничего подобного – ни в ком, из тех, кто говорил ему «да», - Джанни не встречал.
- Вероятно, ей кажется, что ты не слишком честен.
Джанни хотел его поддразнить – просто чтобы проверить его «да» на прочность. А он вдруг ответил:
- Какая разница?
- Врешь ты или нет?
- Любить джаз самому или узнать и полюбить его, потому что он твой?
Не в эту секунду. Не в тот же час. Не при команде, посреди моря. Но той же ночью – Джанни впервые поцеловал его в губы, и крепко держал, продолжая целовать, а потом ладони Луки скользнули по его спине, и Лука притянул его к себе, обняв за шею.
- Я никогда не скажу тебе «нет».
А прежде, чем повесить трубку, Джеки сказала:
- Можешь сколько угодно делать вид, что никого не любишь, но кто-то тебе все-таки нужен, раз ты звонишь мне в пять утра. Беда в том, что это давным-давно – не я.
- Каков скандал. Студент колумбийского университета среди ночи вломился к добропорядочной итальянской семье.
Лука обернулся. Лента выскользнула у него из пальцев. И на его лице зажглась улыбка: благословенная улыбка, затмившая золотые рождественские огни. Он тут же взлетел на ноги. Джанни шагнул к нему, и Лука повис у него на шее. Детское, щедрое объятие заставило его сердце биться чаще, и Джанни был в шаге от сентиментальных пьяных слез, но тепло чужого тела, его гибкая легкость, запах его мягких, сияющих волос, неопровержимость его присутствия – все это было так соблазнительно, так драгоценно, что Джанни должен был забрать его целиком. И Джанни поцеловал его: словно в первый раз, посреди гостиной, возле нарядной рождественской елки, под которой лежали подарки для его жены и детей. Джанни почувствовал, как плечи Луки напряглись под его ладонями – и снова расслабились. Он даже ответил на поцелуй, мягко и послушно, но этого было мало, и Джанни упрямо сжал волосы на его затылке, целуя его настойчивей и глубже. Странно – прискорбно – но он не мог вспомнить, когда в последний раз ощущал такое подлинное, жадное влечение. Месяц назад? Больше? Не могло быть так, чтобы с отъездом Луки в Штаты погасло солнце, Джанни отлично помнил старый дедушкин урок: не должно быть незаменимых деталей. Но сколько бы тихих уютных квартир он ни посетил, со скольких женщин бы ни снял подарочную упаковку, сколько бы раз ни кончил за эту неделю, месяц и год, приказать своей крови бежать быстрее он не мог. Момент полета, перед тем, как тело вонзится в прохладные волны. Азарт приключения. Простота желания. Джанни отвел в сторону полу халата и положил его гладкую, хрупкую кисть на свой член. Лука быстро выдохнул, на секунду отстранился, чтобы взглянуть ему в лицо, потом неловко, смазано поцеловал его снова и принялся работать рукой, но тут же отстранился, чтобы облизать ладонь. Джанни видел, как он запыхался, видел, как помутнели его серые глаза, и это была победа, потому что подделать – момент полета, нетерпеливый бег сердца, этот потерянный влажный взгляд, - не смог бы даже Талантливый Мистер Рипли. Джанни уложил его на ковер и расстегнул ему джинсы. Лука бросил взгляд на дверь, но не остановил его, и Джанни поцеловал его колено, прежде чем закинуть его легкие загорелые ноги к себе на плечи. Дверь открылась – он слышал – и закрылась снова. Джанни не обернулся, чтобы взглянуть, кто был за ней. Это был его дом, в конце концов. И он ждал по праву, что никто и никогда здесь не скажет ему «нет». Помнить об этом было гораздо проще, глядя в его серые глаза.
Когда они закончили, Луку плохо слушались пальцы, он не мог застегнуть рубашку, и Джанни помог ему. Потом поцеловал его руки.
Лука открыл дверь на террасу и босой ногой наступил в тонкий слой снега на ледяных досках. На секунду, он показался Джанни совсем хрупким, слишком юным, для того, чтоб к нему можно было прикоснуться – без вреда и следа. Как будто Лука мог бы быть одним из его детей.
Мог бы. Не был. Какая разница.
- Ты исповедовался перед рождеством?
Лука взглянул на него с шутливым укором.
- Жаль, все насмарку.
Джанни старался не шутить о религии, с тех пор, как они поссорились из-за Леопарда: это был единственный раз, когда они поссорились, и то, что это само по себе было возможно, заставило Джанни ценить безмятежную легкость их прочих дней куда сильнее. Тогда, они смотрели сцену, где Салина вставал из ванны голым, чтобы смутить падре. Джанни смеялся, а Лука скривился:
- Вот уж не думал, что тебя так же легко смутить, как старого ханжу.
- Дело не в этом.
- В чем же?
- В неуважении.
- С чего бы уважать священника, который ест с твоего стола, как прислуга?
- Я бы сказал, как гость. Жаль, что для тебя все иначе.
Прежде, выманить Луку на рождественскую вечеринку Джанни не удавалось. Он был помешан на религии, это было странно, потому что он не говорил о ней, не щеголял ей, не опирался на нее в спорах и не заслонял ей житейскую грязь и суету, но всякий раз в прошлые годы между шампанским и рождественской службой он выбирал самый скучный вариант. Джанни не ревновал к Иисусу просто потому, что это было слишком лестным соперничеством, но, положа руку на сердце, боялся, что не увидит Луку и в этот раз.
- Боюсь, у нас здесь нет священника. Бог тебя простит?
Лука закрыл дверь на террасу и подал Джанни халат, чтобы он не мерз.
- Однажды узнаем.
- А твоя семья?
- Они не знают, что я прилетел.
- Кажется, я украл тебя у мира.
- Я скучал.
И Джанни хотел спросить, когда придется с ним попрощаться, но вместо этого сказал:
- Ты не вернешься в Колумбийский.
Из-под рождественской елки, слегка покопавшись, он вытащил футляр в золотой бумаге. Отбросил ее в сторону и достал браслет: титановый, с платиновой передней вставкой. Джанни сделал Луке знак, чтоб тот протянул руку. Медленно, настороженно, он подчинился.
- Твоим родным незачем знать, если их это расстроит. Я дам тебе работу. Дам тебе дом. А со временем, ты окажешься достаточно высоко, чтобы им не на что стало жаловаться.
Браслет защелкнулся у него на запястье. Лука прикрыл глаза. Его грудь тяжело поднималась, и Джанни знал, что он молится. Но Иисуса здесь не было, а Джанни принял решение – и мог гарантировать, что со временем – Лука перестанет жалеть и научится радоваться ему, как всему прочему.
- Ты обещал, что никогда не скажешь мне «нет». А твое «да» я хочу слышать каждый день.
Хочу видеть себя: только твоими глазами.
