«Найди место внутри себя, которое станет твоим тайным убежищем. Миром, куда нет доступа внешним тревогам. Что это будет: домик в горах? Или уютная лесная поляна в августовский полдень? А может, тихий пляж, где шепчут волны? Визуализируй это место как можно детальнее...»
Так пишут в маггловских книгах, которые Гарри ей приносит. Ярких, с разлапистой Ψ на шуршащих глянцевых обложках.
— «Пси» значит «психология», — попытался как-то объяснить он. — От латинского слова «душа». Магглы так называют науку о…
— Я знаю. Одну из моих бабушек звали Психея.
Джинни ещё не выговаривала звук «р» и могла с удобством прилечь в корзине с маминой пряжей, когда ей, дремлющей среди клубков цветной шерсти, рассказали этот миф. Историю ведьмы-царевны, которая узнала, что должна выйти замуж за чудовищного змея.
— О. — Гарри улыбнулся, смущённо наморщив нос, и Джинни вспомнила, за что его любит. — Старые рода и их имена. Зря я решил поумничать, да?
Джинни звонко, от души чмокнула его в щёку и не стала говорить, что слово греческое, а не латинское. Гарри старался для неё. Правда старался.
— Я обязательно всё прочитаю.
Когда он улыбался, застарелая тревога не уходила из его глаз, но пряталась на самое их дно. Как рыба под зелёной ряской.
* * *
За всю жизнь Джинни ни разу не пила маггловского вина — пока на визит не напросился Дадли Дурсль.
— Он пишет «давай как-нибудь посидим»! — вопил Гарри, ходя туда-сюда по гостиной. Золотые пылинки кружились в воздухе, потревоженном полами домашней мантии. — «Как-нибудь посидим»! Будто он не… будто мы закадычные приятели!
— Я думала, вы помирились.
— Я не дал ему умереть, — отрезал Гарри. — Но если я не дал кому-то умереть, это не значит, что я хочу видеть его рядом.
— Тогда скажи, что занят.
Джинни, не глядя, подставила опустевшую чашку под носик чайника, что парил рядом. Струйка зазвенела о фарфор. Воздух расцвёл терпким, янтарно-зелёным запахом: мелисса, лимон и мёд. Отпив чаю, Джинни перевернула страницу. Книга призывала её «не бояться потаённых эмоций, а принять их, как дар от Вселенной».
— Не знаю. — Гарри упал на диван рядом с ней. — Как-то это тоже неправильно… Может, позвать его в бар? Нейтральная территория, и всё такое. Выпью бокал пива, а потом мне придёт срочное сообщение от начальства…
— Ты плохо врёшь, — напомнила Джинни.
Гарри тяжело вздохнул.
По Дадли Дурслю невозможно было догадаться, что он родня Гарри, и не самая далёкая. Белобрысый, с бычьей шеей, он втягивал голову в широченные плечи — не то старался казаться меньше, не то боялся задеть что-нибудь и случайно себя проклясть. Джинни знала — в общих чертах — что из себя представляла семья Дурслей. Чтобы не смущать гостя, она оделась в маггловское платье, и блюда с закусками они с Гарри донесли до стола на руках, без палочек.
— Я, э, не знал, что вы любите. Взял красное вино.
— В этом доме любят всё красное, — сказала Джинни. Дадли неловко усмехнулся, хотя очевидно не понял шутки.
Вино оказалось вкусным и, кажется, дорогим — судя по тому, как присвистнул Гарри, взглянув на бутылку. Джинни не слишком разбиралась в алкоголе. Либо попойки, либо квиддич. Выбери что-то одно. Но и она знала, что винотеки магглов куда богаче и обширнее, чем их собственные. Ещё бы! Волшебники закупоривали сусло из крапивы и одуванчиков, пока маггловские виноградные плантации стелились до горизонта под южным солнцем. Их мир был шире.
Джинни причмокнула от удовольствия, когда горьковатая сладость обожгла корень языка. Какое-то время все молчали, смакуя вино и обкусывая уголки у сэндвичей. Наконец Дадли решился:
— Кузен, слушай… Я хочу поговорить. То есть, по-настоящему поговорить, не о всякой чуши. Мы раньше не особо ладили…
— Кхм-гм, — сказал Гарри, ожесточённо жуя.
— Хорошо. — Дадли уставился на свои руки, шевеля короткими пухлыми пальцами. Может, ему и правда требовалось убедиться, что он находится в доме у волшебников уже четверть часа, и пальцев у него всё ещё десять, и ни один не превратился в щупальце или стебель. — В основном это я был дурак. Гордиться нечем.
— Я бы не гордился, — согласился Гарри.
— И знаешь, до меня дошло, что я ничего не знаю. Совсем. Ты жил рядом, у тебя в жизни творилось… — Дадли с усилием сглотнул. — Всякое творилось. И я без понятия, что именно.
— Может, это было к лучшему.
— Может. Но я решил, что хочу знать. Лучше поздно, чем никогда. Что думаешь, кузен?
Гарри закаменел. Он не изменился в лице, но Джинни ощутила это кожей. Всю жизнь его семья не хотела знать — ничего, никогда, ни за что.
Под столом она коснулась его колена своим. Гарри встретился с ней взглядом. Молча спросил: «Мы хотим рассказывать?» Джинни едва заметно пожала плечами. «Решать тебе».
— Рассказ выйдет не особо весёлый.
— Да уж я догадываюсь. Меня и то, что я краем глаза ухватил, напугало до усра… извините. — Дадли торопливо глянул на Джинни и порозовел. Вино явно начало давать ему в голову.
— Миссис Поттер это слово знает, — усмехнулся Гарри.
— Миссис Поттер, — подтвердила Джинни, — знает много страшных слов. Некоторые из них — на латыни.
— Нет, уж, давайте без латыни, — вздрогнул Дадли. — Без обид, но все прошлые разы, когда кто-то из вас начинал говорить на латыни…
Ему можно было посочувствовать, — Гарри рассказывал о поросячьем хвосте, который пришлось вырезать в маггловской больнице, без волшебства, скальпелем, — и Джинни сочувствовала. И всё же в ней шевельнулось что-то, неприятное ей самой. Шевельнулось и шепнуло: «А чего ты ждал? Волшебство — это бывает и больно».
К чести Дадли, он лишь слегка побледнел, слушая про Волдеморта, прячущегося в затылке Квирелла. Эту часть истории Джинни сама знала лишь по пересказам. Но когда речь зашла о василиске и о подброшенном дневнике Тома, глаза у Дадли стали совсем круглые. Он повернулся к ней:
— Сколько-сколько тебе было лет?..
— Первый курс. Одиннадцать.
Дадли недоверчиво выругался себе под нос.
— Меня не наказали, — добавила Джинни. — По сути, я почти и не пострадала.
Разумеется, Дамблдор не стал бы наказывать ведьму, вчера взявшую в руки палочку, за то, что плохо сопротивлялась сраному хоркруксу. В этом не было бы смысла.
— Но этот Люций — взрослый мужик — он же знал, что подкидывает ребёнку?
— Люциус, — поправила Джинни. — Конечно, знал. В том и была задумка.
— Да что он за сволочь такая? Одиннадцать лет!…
Ещё одна особенность магглов. Джинни подметила её в книгах по психологии. О детях там говорилось, как о чём-то хрупком и драгоценном. Священной глине, на которой страшно оставить не тот отпечаток. Дадли вряд ли бы понял, озвучь Джинни правду: то, что тебе мало лет, не означает, что тебе положены поблажки от мира.
Гарри, в отличие от Дадли, знал это всегда. Никто не спросил его, готов ли он говорить на змеином языке и слышать голос убийцы своих родителей в голове. Никто не спросил Психею, готова ли она пойти на утёс и стать чудовищу не то невестой, не то жертвой, не то и тем и другим сразу. Такова магия. Такова жизнь.
Совсем крохой Джинни услышала о Турнире Трёх Волшебников и спросила маму, почему кто-то из чемпионов всегда умирает. Мама, задумчиво соскребая золотистое кружево пены с края кастрюли, — она ждала в гости семейство Патил и хотела удивить их домашним карри, — сказала:
— Ну, солнышко, не всегда… Понимаешь, Хогвартс — очень старое место, и очень щедрое. Хогвартс много отдаёт. Защищает учеников, заботится о них. Но иногда он сам становится голоден, и уже людям надо отдать ему что-то взамен. Иногда ему хватает просто красивого зрелища, шумной игры, чтобы все радовались и кричали…
— Как в квиддиче?
— Да. Квиддич тоже когда-то для этого и придумали. Но иногда замку нужно больше, чем просто весёлая игра. И если он захочет это взять, отказывать тоже нельзя.
Дамблдор осмелился ограничить аппетиты замка учениками старших курсов — но Дамблдору всегда позволялось больше, чем прочим. До него это никому и в голову не приходило. Неважно было, сколько лет чемпиону. Важно, что она или он оказались достаточно хороши, чтобы Хогвартс, или Дурмстранг, или Бобатон, эти непохожие друг на друга замки-близнецы, захотели их себе.
Ты либо подходишь, либо нет.
Джинни подходила для задачи Люциуса. Самая наивная, самая уязвимая. Девочка, которая всю жизнь провела в тесной толпе, и которой не с кем было поговорить. Девочка, которой нужен был друг. И, может быть, — только может быть, — Люциус, сраный тёмный маг, уже тогда почуял в ней…
Джинни больно закусила губу.
— Не люблю об этом вспоминать, если честно.
— Чёрт. И-и… извини.
— Дело давнее, не извиняйся. В сухом остатке, меня тогда никто пальцем не тронул. Весь удар приняли на себя жертвы василиска, и вот, — Джинни потёрлась плечом о плечо Гарри, — этот наш общий знакомый. Змеюка подохла, это главное. Давайте лучше про третий курс.
— Третий курс, — эхом откликнулся Гарри. — Сириус…
— За Сириуса, — Джинни подняла бокал. Гарри повторил её жест; глаза за стёклами очков потемнели — верный признак близких слёз. Они выпили, не чокаясь. Дадли выпил тоже. Он не понимал, что происходит, но терпеливо ждал, не задавая вопросов.
— Ты с ним так и не познакомился. Я им тебя пугал… — Стянув очки, Гарри яростно потёр глаза. Он равно был готов и рассмеяться, и расплакаться. — Короче! Дадли! Представь себе во-о-о-т таке-е-енную чёрную псину…
Дальше говорил только он, а Джинни слушала, обвив рукой его плечи — немое «я здесь, с тобой». К дневнику и василиску не возвращались. Это было к лучшему.
* * *
«Ваше тайное убежище может быть и домиком на дереве, и залом сказочного дворца. Наполните его вещами, которые любите. Ощутите это место! Если вы почувствовали запах старых сосновых досок, нагретых солнцем, или мягкость шёлковых портьер, за которыми цветёт дворцовый сад — вы на верном пути…»
* * *
«В Защите от Тёмных Искусств, — сказал как-то Люпин, — обычно хороши те, в ком сидит кусочек собственной тьмы. Кусочек, которому они не дают воли.» Взгляд у него был при этом задумчивый.
Будто спохватившись, он тут же добавил: «Впрочем, в любом человеке есть и тёмное, и светлое, так что у каждого есть шансы преуспеть в моём предмете». И что-то ещё беззубое про усидчивость и терпение, из арсенала подбадривающих учительских фраз. Он выглядел человеком, случайно выдавшим правду, которой лучше не звучать, и торопящимся спрятать её за банальностью.
Может, он имел в виду себя и своё оборотничество, только и всего.
Может.
Джинни всегда была хороша в Защите от Тёмных Искусств. Одна из лучших, без ложной скромности — хотя, конечно, трудно было превзойти Гарри.
Ещё она была хороша в Летучемышином сглазе. Об этом шутили все, и Гарри тоже. Больше он так не шутит. Они вообще стараются не говорить о том, что любые заклятия, относящиеся к младшей ветви тёмной магии, удаются Джинни так легко, словно только и ждали на конце её волшебной палочки.
Ничего удивительного: тис создан для этого. Даже лучше остролиста. Так говорят.
Джинни хороша и во многих других заклинаниях. Например, в Заглушающих чарах. Она учится на своих ошибках: Гарри больше не бежит к ней из спальни, разбуженный криками. Джинни распахивает окно, роняет голову в сырую черноту ночи и кричит, кричит, кричит — беззвучно, как рыба. Край неба тлеет мертвенно-зелёным, и спутанная медная проволока её волос понемногу намокает от росы.
* * *
Он любит её. В этом Джинни не сомневается. Раз приняв кого-то — или отвергнув — Гарри будет держаться за это упрямо, до конца.
Просто иногда мало одной любви, чтобы всё стало в порядке.
Или, может, мало именно ей. Может, это Джинни не умеет любить той любовью, что крушит горы и гнёт законы магии. Иногда Джинни кажется: она недостойна памяти Лили Поттер.
Ей чуть за двадцать. У неё есть любимое дело. В спортивных колонках её называют «гриффиндорским штормом» и «огневой угрозой». Она замужем за героем — и, что уж там, лучшим мальчиком в мире. Она сражалась и победила. Она не имеет ни причины, ни права быть несчастной.
Распределяющая Шляпа ни мгновения не сомневалась, отправляя её на Гриффиндор. С Гриффиндора не выходят тёмные маги. Исключений мало, и все согласны, что под львиный флаг они попали по ошибке.
Зло мертво, а Джинни нет; значит, Джинни не зло.
Пожалуйста, пусть хоть что-то из этого будет правдой.
* * *
В её тайном убежище темно и пахнет сырым камнем. Тускло светятся нити мха, никогда не видевшего солнца. Здесь глубоко. Кричи — никто не услышит. Здесь её ожидает друг.
Куда бы Джинни ни шла, она окажется здесь.
Она боролась — конечно, боролась. Но есть вещи сильнее. Как ни воображай лесную поляну, золотую от одуванчиков, в их золоте рано или поздно промелькнёт мертвенный отсвет змеиных глаз, и свет угаснет, и солнце окажется нарисованным на потолке подземелья. Его подземелья.
Её подземелья.
Их.
— Мы ведь были с тобой здесь вдвоём, — говорит Том. — Это была наша тайна, Джинни.
Во сне Непростительное слетает с губ Джинни легко — словно только и ждало на конце её волшебной палочки. Зелёный свет омывает Тому лицо. Не то что бы Джинни правда верила, что сможет его убить. Воспоминание о воспоминании, тень тени; как может то, что умерло неоднократно, быть таким живучим?
Том лишь улыбается, качая головой, пока отблески Авады Кедавры тают на его бледном лице. Он не обижен. Это понятный ему язык; Том привык на нём говорить.
— Ты становишься всё злее, друг мой. Люциус не ошибся, когда выбрал тебя.
— Я дралась с тобой, ничтожество, — отвечает Джинни. — Уже тогда, в одиннадцать, одурманенная, я с тобой дралась.
— И всё же ты здесь.
И всё же она здесь.
Тис хорош для проклятий, такое уж это дерево, и тут ничего не поделаешь. Есть вещи, для которых хороша Джинни Уизли, выбранная тисовой палочкой — и этим вещам нельзя давать воли. Может, если бы не Люциус и дневник, Джинни бы никогда об этом не узнала. Может, они так и дремали бы в ней, похороненные. Ей бы не снилась кровь на руках — в реальности кровь была петушиная, во снах бывает по-всякому. Гарри не смотрел бы на неё с тревогой.
Но случилось как случилось. Психея вышла на утёс и встретила змея.
Ей никогда не хватит духу сказать Гарри вслух: тогда, десять лет назад, он вывел её из подземелья, но вывел не целиком. Часть её осталась внизу. Может, маггловские книги не так уж неправы: в детях есть что-то от глины, и некоторые отпечатки стереть нельзя.
— Я всегда буду твоим другом, — говорит Том. — Я ведь обещал, помнишь? С меня — понимать и выслушивать все твои горести. С тебя — ты. Видишь, каждый из нас продолжает выполнять свою часть сделки.
Джинни не видит себя со стороны. Но, кажется, она скалится.
— Я всегда буду драться с тобой, — обещает она. — Я никогда не дам тебе воли. Даю слово.
Слово тёмной колдуньи, данное тёмному Лорду, должно иметь вес, так ведь?
same
Очень рада, что это вызывает интерес! Да, Обри тут не повезло, конечно. Бедняга)
увы, он об этом не узнает!..
Я всё пропустил! Наверняка там осуждали мои тексты!