Дверь за офицерами наконец закрылась, и дон Альваро наконец остался один.
На море опустилась ночь, и темноту в его просторной каюте разгоняли несколько ламп, подвешенных над столом, и пара свечей.
Он устало закрыл глаза и потёр виски пальцами.
Возможность обмена пленными представилась раньше ожидаемого. Придётся задержаться на Мальте, отклониться от курса - терпимо. Подготовить бумаги, разослать приказы, проследить, чтобы в числе освобождённых оказались нужные люди. Испанских офицеров было мало, но англичан - ещё меньше. Ни одного капитана. У него - два лейтенанта, ничем не примечательных. Хотя, признаться, он был бы рад от них избавиться.
Он несколько раз прошёлся туда-сюда.
Уже неделю как в нём поселилось тихое раздражение.
С того дня, как на борт "Сан Игнасио" поднялись пленные.
Им требовалось обеспечить надлежащее обращение, убедиться, что они не шпионят, приглашать к столу и вести вежливые, но мучительно натянутые разговоры на французском - языке, чужом обеим сторонам, следить за атмосферой и гасить споры.
Молодые английские офицеры держались с холодной вежливостью. Этот ледяной такт раздражал его сильнее грубости, даже если под ним скрывалась горечь поражения. Их капитан, к сожалению, погиб в бою.
Их было двое: высокий рыжий юноша - может, ирландец, хотя дьявол их разберёт - и бледная девушка. Он отмалчивался, а она говорила с уверенностью, почти что чрезмерной для её возраста и ранга. Говорила она спокойно, иногда улыбаясь - так, что любое возражение звучало бы грубо.
Он взглянул на статуэтку Пресвятой Девы. Лицо её было спокойным и безмятежным - почти равнодушным. Как у той англичанки.
Он задержал взгляд - и отвернулся.
На персидском ковре, под столом, дремал Люцеро - чёрный, как смоль, кот, подобранный в гавани Кадиса. Когда адмирал остановился рядом, он лишь слегка шевельнул хвостом.
Дон Альваро посмотрел в черноту за окном.
***
Ему не нравились новые порядки.
Женщины уже давно получили право служить на военном флоте - но в Испанию это пришло недавно. Французские идеи, английские обычаи.
Он не считал их хуже, нет: он ценил ум и смелость, редкие у обоих полов.
Но он слишком хорошо помнил недавнюю гибель сеньориты Рамирес. Из его эскадры.
Женщины, считал он, не должны рисковать собой среди железа и пороха. Они слишком прекрасны, чтобы гореть и тонуть. Чтобы поить своей кровью сталь, свинец и острые щепки от разбитой мачты. Торговец с надёжным конвоем был бы безопаснее - и там нужны умения, если уж душа лежит к морю.
Но своей Мануэле он ни за что не позволил бы и думать о службе. К счастью, её больше интересовала дипломатия.
Эта же лейтенант считала иначе.
В дозволенные для прогулки часы она держалась как будто не на вражеском флагмане, а на палубе своего корабля. На которой она и могла погибнуть под выстрелами испанцев - мысль, которую он поспешил отогнать. Уж слишком ярким вышел образ.
Недавно он узнал, что её отец - адмирал Рид. Он слышал о нём: неплохой стратег, но пока не доводилось сойтись в бою.
Дочь адмирала Рида не просила ничего.
Почти.
Только чтобы к ней не было особого отношения.
И потребовала она это с такой убеждённостью, почти наглостью, что он сразу укрепился во мнении: она избалована отцом.
Безнадёжно.
Просто иначе: не снисхождением и потаканием, а уверенностью, что справедливое отношение будет обеспечено, стоит ей отказаться от помощи.
Как будто ранг её отца тут же прекратит оказывать всякое влияние.
Его раздражала её уверенность, теперь кажущаяся избыточной для простого лейтенанта, каким она себя считала. Убеждённость, что её требование будет исполнено.
- Я напишу вашему отцу, - сухо сказал он тогда. - Скоро обмен пленными, и он заберёт вас.
- Я не понимаю, сэр…
- Señor, - холодно поправил он.
- Я не понимаю, Señor, причём здесь мой отец. Я в другой эскадре. Обычной процедуры достаточно…
- Благодарю за совет, лейтенант, но я пока справляюсь без подсказок.
Это было их первое столкновение.
После него взгляд её похолодел, сперва став колючим, как первый иней. С тех пор холодная вежливость заменила всякое внимание и интерес с её стороны. Она не боялась, не робела в его присутствии - нет, дочь одного адмирала чувствовала себя уверенно рядом с другим.
Сила привычки, усмехнулся он про себя.
***
Дон Альваро рассеянно собрал разложенные на столе бумаги в одну стопку. "Сан Игнасио" тихо поскрипывал, качаясь на волнах, и свет ламп медленно колебался в такт. Он, почти нехотя, вспомнил их первую встречу. Когда тонущий после короткого и неравного сражения английский корабль стал точкой на горизонте.
***
В тот день, войдя к нему в каюту, она замерла на мгновение - совсем короткое - но он заметил. Дон Альваро знал, что производит впечатление: выправка, уверенность, сдержанность.
Почему-то вспомнилось, как она хотела поправить шпагу, потянулась к бедру - уже без перевязи. Странное выражение мелькнуло тогда в её глазах. Но в следующую секунду она улыбнулась его шутке - не про оружие, которое забрали, конечно - и вежливо склонила голову, услышав, что может считать себя гостьей "Сан Игнасио".
Он не ожидал трудностей - и не желал их.
Сначала их короткие разговоры с глазу на глаз - на палубе или у него, когда он сообщал новости об обмене - были любезны: о погоде, книгах, Новом Свете.
Он говорил о Гаване и Флориде, она слушала внимательно, и в глазах её светился неподдельный живой интерес: из всего североамериканского побережья она бывала лишь в Бостоне
В кают-компании же она сперва молчала - и её доверие ему почему-то казалось тем ценнее.
Но офицеры "Сан Игнасио" были любопытны, да и женское общество смягчало их. Она оказалась приятным собеседником, и обеды, на которые адмирал иногда приходил, вскоре стали оживлённее.
Ей даже, кажется, понравились чуррос - и эта мелочь была странно приятна.
И вместе с тем его раздражение - пока едва заметное - постепенно давало о себе знать.
Она умела не переходить границ, не говорила в лоб, но стоило подумать, достроить цепочку… вывод становился очевиден.
Вскользь брошенное ею "английская артиллерия отличается точностью" - подтекст он понял: испанцы плохи в сражениях, пушки уступают.
Далее - завуалированное замечание о мореходных качествах испанских кораблей - тяжёлые резные украшения, замедляющие ход.
Он знал - и нередко признавал - справедливость критики.
Но Испания всё ещё оставалась силой, с которой считались, хоть её влияние и меркло, уступая место Англии и Франции.
Он понимал причины, понимал, что мир меняется, но легче от этого не становилось.
И какие-то простые вещи - шпага из Толедо, розарий с тонким запахом ладана, знакомые с детства молитвы капеллана, херес за обедом - служили тихим утешением
Поэтому ему было особенно трудно стерпеть эти маленькие, но неприятные уколы из уст англичанки. Особенно когда его собственный лейтенант - этот дурак Лопес - подхватил её мысль и рассмеялся. Замолчал, лишь поняв, что сморозил.
Дон Альваро не верил, что уколы эти были случайными.
Когда он всё же сделал ей выговор - наедине - она не опустила глаз и не смягчилась. Не извинилась и не стала оправдываться.
Он снова почувствовал раздражение, но постарался не выдать его.
"Вы под моей защитой", - начал он было фразу, которую сказал бы любой пленной женщине, давая понять - она в безопасности, даже в плену.
Чтобы потом подчеркнуть, что не потерпит такого поведения.
Она же, понимая фразу, спросила, от кого он её защищает.
Он высказал ей о манере речи. Она слушала спокойно, не сводя взгляда, чуть приподняв подбородок.
Затем, наконец, улыбнулась - не вызывающе, но взгляд её стал холодным и острым.
Тогда он почувствовал - её маска спокойствия дала крошечную трещину.
Охлаждение, начавшееся после первого их столкновения, стало лишь сильнее после этого выговора. Не резко - но заметно.
В кают-компании она по-прежнему улыбалась, и лицо её оживлялось.
Но в редких разговорах с ним живой огонёк исчез.
Она уже не улыбалась ему - лишь вежливо выслушивала новости.
Ни о чём больше не спрашивала.
Он, помолчав, отпускал её или отходил сам, если встреча случалась на палубе.
Почему-то он часто думал об этом.
***
Свеча чуть затрещала, коптя.
Он поднял взгляд - и ему почудилось, что выражение лица статуи изменилось: спокойствие исчезло, уступив место вниманию - пристальному, тревожному.
В этот же миг Люцеро открыл глаза - жёлтые, как расплавленное золото, - и, не мигая, посмотрел на хозяина долгим взглядом.
Дон Альваро закрыл глаза, вызывая в памяти её образ.
***
Она была хорошо сложена, с приятным лицом - как многие молодые женщины.
Выправка безупречна, движения точны. Простой тёмно-синий мундир оттенял бледное узкое лицо, нежную кожу и светлые волосы. Типичная молодая англичанка.
Но типичность, как он вскоре убедился, не ограничивалась внешностью.
Она продолжалась в настойчивости - нет, упрямстве. В холодной выверенной вежливости. В том, что казалось ему едва заметным ощущением превосходства.
Не в словах - в осанке.
Она будто не чувствовала себя побеждённой.
И это он счёл самым раздражающим.
Хотя он видел: за её учтивостью скрывалась уязвлённая гордость - отражение его собственной.
***
Он криво улыбнулся: попади он в плен в её годы - тоже не признавал бы поражения. Разве что язык держал бы на привязи. Хотя чёрт знает - может, и наломал бы дров.
Война перемелет её, невесело подумал он, если не убьёт раньше. Превратит гордость в оболочку высокомерия. Погасит тёплый свет в её глазах. Стоило бы написать её отцу - не только об обмене, но и чтобы забрал дочь со службы.
Но давать непрошенные советы дон Альваро не собирался.
Он усмехнулся - коротко, без веселья. Люцеро наблюдал за ним не мигая.
Дон Альваро рассеянно скользнул по коту взглядом, пребывая в своих мыслях.
***
Стоило признать, она всё же знала меру. Не юношеской дерзости, ни пустого вызова. Скорее - желание задеть, узнать, как далеко можно зайти.
Он решил не поддаваться.
Но другое не давало покоя: она упорно не опускала глаз.
Как будто считала его власть лишь формальностью - и не с вызовом, а с ровной, почти равнодушной сдержанностью.
Он позволил себе не понимать.
Даже цвет её глаз был неуловим - серый, голубой, зелёный - как холодное море у их проклятых меловых скал, неожиданно зло подумал он.
Дон Альваро решил, что желает уже просто обменять пленных и покончить с этим.
И всё же… ему хотелось говорить с ней. Не только об обмене.
Что она сказала бы о тех же пушках, о дисциплине? Он перебирал её возможные ответы, мысленно примеряя к ним свои доводы.
Он расспросил бы о книгах - может, даже английских.
Предложил бы пофехтовать - его надёжный и привычный способ узнать человека. Он видел, как она наблюдала за фехтованием его офицеров - внимательно, почти с тоской.
Он лишь хотел вновь увидеть тот огонёк в её глазах. И тёплую улыбку - как прежде.
Особенно - учитывая её гордость, знакомую слишком хорошо, до боли.
Раздражение и сожаление о её холодности сменяли друг друга.
Хотелось увидеть, как она опустит глаза перед ним - и вcё же не погасить этот живой свет.
Мысль эта беспокоила его.
Дон Альваро не позволял себе признать, что сам оказался в плену.
***
Он резко мотнул головой.
Глупости.
Ещё один вражеский лейтенант.
Обменять - и забыть.
Он слишком стар для неё.
***
Но забавно: для адмирала многие считали его чересчур молодым.
"Выскочка" - услышал он однажды за спиной.
Он обладал умениями и опытом. Но род его не был богатым или очень знатным. Поэтому он слишком хорошо знал цену удаче, настойчивости и умению вовремя напомнить о себе. Качества, которыми обладали не все достойные претенденты.
Мир несправедлив, и он не забывал этого. В отличие от неё.
Он был ещё полон сил - годы умеренности, дисциплины и отсутствия жалости к себе.
Только теперь на висках - седина, сын делает карьеру, дочь скоро выйдет замуж.
Жена умерла десять лет назад. Он не собирался жениться вновь. Ему хватало лёгких связей - скучающие благородные испанки отвечали его вкусам и не ревновали к морю.
Быть может, так и суждено было идти дальше - посвятить себя службе.
А служба сейчас требовала добиться выгодного обмена.
Но согласится ли адмирал Рид обменять дочь иначе, чем один на один, ранг на ранг?
Её настойчивость в отказе от поблажек заставляла задуматься.
Если она и впрямь дочь своего отца, тот использует всё влияние, чтобы не было никаких преимуществ.
От одной этой мысли внутри поднялось знакомое раздражение.
Англичанам это только на руку - они всегда умели выдавать подобное за добродетель.
Мысль неизбежно вела к англичанам целиком. Ко всей их породе.
Нация торгашей и пиратов. Прикрывают гордыню чопорностью.
***
Дон Альваро фыркнул, и тут же вздохнул, склоняя голову:
- Пресвятая Дева, даруй мне терпение.
Но разум упорно не желал успокаиваться.
***
Он вспомнил недавний разговор с Эмили Рид.
- Простой лейтенант, - каким вы себя воображаете, Señorita, - без отца-адмирала, никогда бы не позволил себе ядовитые ремарки в кают-компании вражеского корабля.
Тон его тогда был жёстче обычного.
Она лишь приподняла брови. Взгляд остался спокойным. Холодным, как показалось ему.
Но румянец всё же вспыхнул на её бледных щеках. А потом розовыми стали даже уши.
Он видел, что задел её - не то, на что он рассчитывал.
И "Señorita" ей явно пришлось не по душе.
- Тогда и ваша "защита", сэр… Señor, - не играет никакой роли. Вам всего лишь приятно воображать себя галантным идальго.
Он ощутил мгновенный прилив жара.
И сразу - холода.
Как будто публично отчитывают.
В груди вспыхнула тихая ярость.
Не только от слов - от тона.
Если бы она выкрикнула в сердцах - было бы легче.
В напускном равнодушии он уловил тень насмешки. Лишь слабая дрожь в голосе выдала её волнение.
Также она добавила - тем же чуть дрогнувшим голосом - что отец её получил титул только после адмиральского чина - ещё один укол в его адрес.
Вся прежняя теплотa к ней в тот миг казалась заслонена её упрямством.
***
Он быстро прошёлся, сцепив руки за спиной, резко разворачиваясь, как тигр в клетке.
Люцеро поднял голову - и следил. Золотое шитьё на мундире адмирала тускло блестело. Эфес шпаги едва заметно сверкнул.
***
Лицемерка.
Она держит себя так, будто ничто не может её коснуться.
Отказывается от влияния отца - и верит, что ей ничего не угрожает.
Что его протекция - пустое слово.
Она не знает, что такое война.
Что поражение не спрашивает её мнения.
***
Дон Альваро распахнул окно. Холодный воздух ударил в лицо.
Он попытался выровнять дыхание.
Потом позвонил.
Он скажет ей сейчас, что обмен состоится раньше.
И умоет руки.
- Хавьер, я хочу видеть сеньориту Рид, - бросил он.
Хавьер ушёл. Дон Альваро остался стоять - сосредоточенный, будто прислушиваясь к себе.
Люцеро потянулся, раскрыл жёлтые глаза и подошёл к адмиралу, тихо урча - гладкий, чёрный. Потёрся о его ногу, чуть приподнявшись на задних лапах.
Но дон Альваро прошёл мимо - слишком поглощённый своими мыслями.
Люцеро неторопливо вернулся обратно, свернулся клубком, облизнулся и почти довольно прикрыл глаза. Будто всё было так, как должно.
Кот не шелохнулся, когда дверь тихо скрипнула.
С его места был слышен голос дона Альваро - сначала ровный, уверенный.
Затем голос сеньориты Рид - с недоумением и ноткой недовольства.
Снова дон Альваро - более резко. Пауза. Затем с насмешкой.
Сеньорита Рид - голос стал выше, холоднее, завзенел.
И дрогнул - вместе с хлёстким звуком пощёчины.
Молчание.
Голос дона Альваро раздался снова.
Очень тихо.
Очень спокойно.
Сначала - как будто не веря.
Затем - медленно, с ледяной, жестокой решимостью.
Тихий быстрый вдох сеньориты Рид. Тут же оборвавшийся.
Её еле слышный сдавленный стон - короткий, протестующий.
Тишина.
Пламя свечей забилось.
Люцеро лишь расслабленно повёл ухом, но глаз не открыл.
Статуя Пресвятой Девы смотрела со скорбью и ужасом.
Хоть и Риарио жалко. Отличный подвал, отличный перевод!