Среди сказаний лесов Саме, что лежат к северо-востоку от Красных Гор, нет более скорбного, чем история Сари Злосчастного, сына Кампы и Тереньи. Кампа, отец его, был славным охотником народа Ньели в то время, когда Амунту, Земной Ад, был низвергнут богами. Теренья же, его мать, лучше всех разбиралась в лечебных травах и славилась как хорошая повитуха. Жила она на отшибе от племени, но в помощи не отказывала никому. Теренья была светловолосой и голубоглазой, и в этом сын унаследовал её черты, хотя большинство его сородичей было темноволосыми и кареглазыми, подобно Кампе.
Сари любил мать и гордился отцом, твердо веря, что Кампа — храбрейший из смертных, искуснейший в схватках с врагом — будь то зверь, человек или тварь Амунту. С пяти лет отец брал сына на охоту, и мальчик быстро научился сам ставить силки и находить тропы в лесу. Мать часто уходила в лес собирать лечебные травы и корешки, и он сопровождал её, вскоре выучив свойства каждого из них. С семи лет он уже часто уходил в лес один, а иногда и ночевал там, радостно напевая песни своего народа, славящие красоту и изобилие земель Саме. В тех местах с давних пор водилось немало опасных созданий, но мать отпускала его без страха, ведь в этих походах за ним приглядывал сам Маури, друг Кампы.
То был огромный черный пес — настолько большой, что когда холодало, Сари ложился греться рядом с ним. Ньели знали его и чтили как старого друга с тех пор, как пришли в эти края, ведь он не раз помогал им в схватках с врагами из мрачных чащоб Локе — будь то люди, почитавшие хозяина Амунту, или нечистые твари оттуда. Ходили слухи, что Маури — дух из свиты Самьяна-Охотника, властелина лесов, и его супруги Сампии, госпожи цветов.
В час гибели Амунту небо стало красным от исторгнутого Земным Адом пепла, и лето в тот год оказалось даже холоднее, чем весна. Одно из озер, на берег которого Кампа прежде брал сына удить рыбу, пропало, уйдя в землю; случилось это оттого, что земная твердь в том месте тряслась. Когда дошли вести о падении Амунту, говорили, что это его хозяин бессильно бился в оковах, наложенных богами. Следующий год оказался теплым и изобильным; все решили, что раз владыка Ада повержен, то и все беды людские теперь отступят.
Но если сам хозяин Амунту пал, то его слуги, к несчастью, никуда не исчезли. Прежде по соседству с народом Ньели жила их родня, племя Пуху — воинственное и жестокое; владыка Ада призвал их на запад, пообещав обширные теплые земли за службу и дал оружие из стали, выкованное в кузнях Преисподней. Теперь же они вернулись в родные края, и Ньели, положившись на то, что их больше числом, решили встретить врага лицом к лицу.
Само собой, они проиграли — что могли деревянные копья и стрелы с наконечниками из бронзы против холодного железа? Теренья могла уйти в лес, но она помогала соплеменникам, среди которых оказалось много раненых — и когда пришли Пуху, она попалась им в руки, а её сын был с матерью. Что стало с Кампой, не знал никто — одни говорили, что он погиб, другие — что он сбежал с теми немногими, кто ускользнул от пришлецов. Но мальчик твердо верил, что отец вернётся за ними и прогонит захватчиков; как же могло быть иначе!
Захватчики хотели перебить всех мужчин Ньели и забрать их женщин, но Улто, вожак пришлецов, был умнее; он пощадил тех из них, кто мог ещё пригодиться для него и его приспешников. Его народ привык жить охотой и разбоем, а Ньели искусно выделывали звериные шкуры, плели из лыка и строили дома; сами пришлецы прежде ютились в убогих землянках. Теперь же рабы вождя Пуху возвели большие деревянные хоромы, в которых он пировал со своей дружиной. Теренью тоже пощадили и даже не обесчестили, потому что лекарь был нужен и новым хозяевам — но новый правитель никуда её не отпускал от себя.
Сари повезло меньше — едва достигнув десяти лет, мальчик уже выделялся крепким сложением и силой, превосходя сверстников. Его мощная фигура с короткой мускулистой шеей напоминала молодого быка. За такую стать Сари определили раздувать меха в кузне мастера из числа пришлецов, делавшего для Улто оружие. Оружия требовалось много — Улто было мало земель Ньели, которые назвал Пухосой, страной Пуху. Ныне желал он власти над всем Саме; над рыбаками из озерного Тэлеа на севере, пастухами с лесных лугов Кеме на юге и даже над людьми с берегов западного залива, жившими промыслом морского зверя.
Говорили, что такую дерзость хозяин Саме обрёл после того, как побывал в суровых землях Локе к северу от Саме. Саме радовала глаз зеленью и дарами леса, а Локе встречала путника иглами хвойников и холодным молчанием. В родных краях Сари лето было солнечным и радостным, а в Локе даже в летнюю пору тепло и свет были редкими гостями.
К западу от Локе когда-то стояла прежняя крепость хозяина Амунту, разрушенная богами давным-давно. Теперь там был большой залив, а поздней весной, когда льды Локе таяли, земля словно дышала; в одних местах она плевалась горячей водой, а в других чавкала и пускала грязевые пузыри, словно раненый зверь. В самом сердце этих земель возвышалось огромное плато из черного пористого камня — по словам знающих людей, оно возникло из огненной крови земли, пролитой в древние дни. В Локе и поныне можно было встретить страшных великанов, покрытых густой бело-серой шерстью — таких на дальнем западе звали снежными троллями — жутких змеев, способных заморозить своим дыханием или даже зачаровать одним лишь взглядом, и призраков, губящих людей, сбивая их с пути.
Именно там Улто обрёл покровителя вместо прежнего, низвергнутого — Фанкиля, владыку зимы, сына хозяина Амунту. Ледяной бог правил бурями и морозами, как его брат, что погиб в затонувших землях дальнего запада, властвовал над духами огня. Жители Локе ублажали его звериной кровью, а в особо холодные годы — и людской. Вождь захватчиков велел Пуху чтить Фанкиля и назвался его жрецом. Зимой он избирал в жертву своему богу кого-нибудь из рабов, в ком видел огонь непокорности, и те умирали ужасной смертью — под заунывные песнопения их обливали водой и оставляли замерзать на льду озера подле усадьбы Улто.
С собой он принёс ещё и чародейский меч, сокрушавший всякое вражеское оружие — дар Фанкиля, сделавший его непобедимым. Взгляд жреца тьмы после встречи с его богом стал ужасен, и никто — ни Ньели, ни даже Пуху — не решался ни лгать ему, ни прекословить.
Единственным, кто не боялся Улто, а только безмерно ненавидел, был Сари, презиравший почти всех Ньели за покорность — а захватчиков он и вовсе за людей не считал. Однажды спросил он у Тереньи, почему она, помогая роженицам захватчиков, не губит тайком их детей, и не приближает смерть тех из Пуху, кто тяжело болен. Теренья тяжело вздохнула:
— Пуху сделали нас рабами, но я не хочу, чтобы они сделали нас ещё и негодяями. Подумай сам, сынок — разве прежде ты предложил бы мне совершить подобное?
Мать была, быть может, единственной среди рабов-Ньели, к кому он не испытывал презрения, но от её слов мальчик ожесточился ещё больше. Надежду поддерживали лишь слухи о том, что Кампу видели где-то на востоке, в диких болотах Лумьи — куда стекались из Пухосы и других областей Саме беглецы от владычества жреца Фанкиля. Пуху шептались, что жив и Маури. Ужасный пёс, говорили они, разрывает на куски дурачьё, что суётся в лесную глушь в одиночку. Не иначе как он — гончая самого Танто, владыки смерти, и уносит души пожранных им в мрачные чертоги Пулу, где те влачат безотрадное существование.
Сари давно убежал бы на поиски Кампы и Маури, но годы рабства согнули и состарили Теренью раньше срока, да и не хотела она бросить бедствующих соплеменников, которым тоже помогала по мере сил, как в былые дни. А без матери мальчик не хотел никуда уходить — даже ради того, чтобы обрести свободу и встретиться наконец с отцом и другом-псом. Вдобавок в Лумье он прежде никогда не был и не знал, как добраться туда.
Год шел за годом, и Сари исполнилось тринадцать лет, так что по счёту людей Саме он стал взрослым, причем казался даже старше своего возраста — ведь рос и возмужал быстро. Но его мать до этого не дожила — Теренья, некогда спасшая от смерти столько людей, сама слегла с неведомой прежде болезнью, что принесли из нового похода пришлецы. Сына она не подпускала, разрешая лишь приносить ей еду и ставить на порог. Юноша, ликовавший когда умирали Пуху, был убит горем, лег после её смерти на соломенную подстилку барака для рабов и несколько дней не вставал, как бы его не пороли березовыми розгами.
Потом он пришел в себя и вернулся к работе, но окончательно озлобился. Зимой в свободное время он делал из снега человеческие фигуры — и топтал их, представляя, что это хозяин Пухосы и его родня. На него донесли — другие рабы-Ньели, как он подозревал — и привели к правителю Саме. Улто посмотрел Сари в глаза и с деланным дружелюбием спросил:
— Скажи, паренёк, если я дам тебе вольную и отпущу на все четыре стороны — что ты будешь делать? — но немигающий взор главаря захватчиков словно видел его насквозь.
Сари выдержал его взгляд, но соврать он не смог, да и не особо хотел:
— Убью столько ваших, сколько смогу, а потом доберусь и до тебя.
И рабы, и дружинники Улто, услышав это, только ахнули. Никто прежде не решался говорить такое всевластному хозяину Пухосы. Тот невозмутимым голосом велел всыпать юноше розгами. Его пороли до тех пор, пока он не лишился чувств от боли. Придя в себя, он уже ожидал, что его отдадут Фанкилю, как поступали с другими подобными бунтарями.
Но Улто решил по-другому:
— Много чести для наглого юнца достаться Великому. Ты умрешь вдали от родины, в чужой земле, потому что я продам тебя людям Степи, и дух твой после смерти не обретет покой.
Но он лукавил, о чем многие сразу догадались. Господин Саме был жесток, но ныне стал ещё более жаден, чем прежде, жертвуя хозяину зимы лишь слабых и больных Ньели (те сделались пугливы, и бунта рабов он больше не боялся), и не захотел скупец просто так избавляться от сильного и смекалистого работника, не получив ничего взамен. Вдобавок он уже придумал, что может за него получить от степняков. Их племена постоянно враждовали друг с другом, и в оружейном деле они были искуснее, чем любой из кузнецов Саме.
К югу от Кеме жило племя арсаков, народ Медведя. Улто богател, сбывая им добро людей Саме — древесину, лыко и меха из Пухосы, рыбу и речной жемчуг из Тэлеа, мёд и воск из Кеме, а так же янтарь, китовый ус, ворвань, кости и бивни морского зверя с западных берегов. Взамен кочевники продавали ему оружие из железа, которое сами жители Саме, как и многие другие обитатели Средиземья, делать по-прежнему не умели. Среди арсаков особенно славился оружейник Гурдар, с которым Пуху уже давно вели дела. И вот, жрец Фанкиля продал ему Сари в обмен на превосходную палицу, окованную железом.
Гурдар хорошо кормил своих рабов и никогда не бил их за мелкие провинности или просто из злобы — в отличие от Пуху. Однако новый раб неохотно говорил с ним, хотя Гурдар, как и многие арсаки, жившие по соседству с Саме, хорошо знал местные говоры, а сметливый юноша быстро усвоил язык арсаков и вскоре научил на нём говорить — юноша не простил кузнецу того, что, по обычаю кочевников, его при продаже заклеймили как вещь.
Но всё же, когда мастер начинал заговаривать о тонкостях кузнечного дела, которые надо было знать раздувающему меха, Сари слушал его, затаив дыхание — и порой даже вступал в разговор. Кузнец говорил об этом охотно, потому что был влюблён в своё дело и в творения своих рук, в отличие от безыскусных оружейников захватчиков. Из всех видов оружия, что Гурдар делал для заказчиков, он больше всего любил ковать мечи. Арсаки верили, что делать мечи их научил их бог, Макар-воитель, и Гурдар часто повторял, что мужчина без меча — всё равно что без рук. Сари при этом мрачно усмехался, потому что он-то носить меча не имел права — но оттого ему всё сильнее хотелось научиться делать это оружие самому.
И вскоре волею судеб такая возможность представилась. Однажды лопнула бочка с водой, в которой охлаждали оружие, и вся вода полилась прямо на раскалённые угли. Стена горячего пара полетела в лицо Гурдару, он потерял сознание и мог упасть, но юный раб подхватил его и вынес на воздух, где облил водой из другого ведра, стоявшего во дворе — а сам вернулся, чтобы потушить разлетевшиеся по кузнице угли. У кузнеца до самой смерти остались шрамы от ожогов, но через неделю он наконец пришел в себя и сказал своему рабу:
— Я обязан тебе жизнью. Проси о любом даре. Ты, наверное, хочешь на волю?
Сари ответил:
— Я хочу познать все тайны оружейного дела, которыми ты владеешь, господин.
Гурдар задумался. Другой мастер, конечно, сразу отказал бы дерзкому рабу, но он очень уж любил свое дело — и против воли восхитился желанием познать его тайны:
— Но ты же понимаешь, что тогда я никогда не смогу отпустить тебя, пусть даже ты уже не будешь рабом? Я дорожу своими секретами, и не могу позволить им уйти на сторону.
Сари с деланной охотой согласился:
— А зачем мне возвращаться на родину, если там хозяйничают Пуху? Лучше уж с тобой.
Но в глубине души решил сбежать и отомстить пришлецам, как только научится у Гурдара всему — сочтя, что полученные знания станут вирой за рабское клеймо и подневольную службу. Сари прилежно перенимал искусство своего наставника, хотя это заняло у него семь долгих лет. Весной восьмого года, когда он уже многому научился у учителя, а кое в чем его и превзошел, Гурдар привел к себе в дом новую жену. Та была из высокого рода и с презрением относилась к прислуге, а ученика мужа невзлюбила особенно — за то, как гордо он держался, полагая, будто не заслуживает этот смерд учебы у её славного мужа.
Гурдар потакал ей во всём, потому что та была красива и завладела его сердцем, а ещё потому, что от прежнего брака у него не было сыновей, только дочери, а он мечтал о кровном потомке, которому успел бы передать свои тайные знания перед смертью. Однажды, когда Сари отдыхал после работы в кузне и его одежда была вся в копоти кузни, хозяйская жена осведомилась, моется ли он и стирает одежду хоть когда-то. Ученик Гурдара с усмешкой заметил, что он, в отличие от неё, хотя бы работает, а не бездельничает день и ночь.
— Ты, наглый раб из народа рабов... — вскричала она в гневе. Он не выдержал и ударил её, не соразмеряя своей силы. Хозяйка упала замертво. Сари в ужасе отшатнулся. Юноша давно обдумывал побег, но вовсе не хотел чинить хозяину и его близким никакого вреда; сейчас же он стал убийцей — и должен был скрываться, даже не имея запасов в дорогу.
Сари со всех ног бросился бежать, раскидав других слуг Гурдара и к вечеру добрался до реки, отделявшей земли арсаков от Кеме. Плавать он с детства умел плохо, и это сильно задержало его. Когда юноша обернулся, он увидел на другом берегу своего учителя, вернувшегося домой и узнавшего о гибели любимой, с его людьми — и услышал яростные слова проклятия, что посылал ему вслед убитый горем оружейник, певший во весь голос:
Горе Сари, Кампы сыну,
Горе проклятому с детства,
Темен путь твой, зла судьбина,
Мрачны тропы жизни Ньели.
Ты ходил дорогой рабства,
Темной пустошью изгнанья,
Но конец твой будет хуже,
И о нем сказанье сложат,
Сказ о горестях и боли,
Хуже, чем Амунту пытка.
Будут приходить из Локе,
Мрачных северных селений,
Будут приходить из Саме,
Южных сел, где жарко лето,
Будут приходить из Кеме,
И от западного моря.
Дрожь возьмет их, как услышат,
О твоей судьбе и смерти.
Тогда Сари задрожал от страха, потому что — по крайней мере, так мнилось людям Саме — проклятие столь великого кузнеца не могло не заключать в себе колдовской силы. Знал он и о том, что Гурдар наверняка оповестит Улто и его слуг в Кеме о том, что их враг на свободе — а вооружен был юноша одним лишь ножом, который захватил во время побега.
В Кеме жил богатый скотовод по имени Талте, что владел большими стадами овец и коз. Некогда он женился на сестре Кампы и был другом Ньели. Сари в детстве вместе с отцом даже гостил у него и играл с его сыном Кули, а Талте с сыном, в свою очередь, были желанными гостями в доме Кампы. Положившись на прежнюю дружбу, сын Кампы пришел к скотовладельцу. Его пастухи не узнали юношу и даже попытались прогнать, но тут навстречу ему вышел хозяин. Он торопливо отослал слуг, не желая, чтобы они поняли, кто к нему явился, и, отведя его в сторону, заговорил с ним тихим, но внятным голосом:
— Это ты, Сари? Если надо, я дам тебе в дорогу еды, но к себе не пущу. Хозяин Пухосы щедро награждает доносчиков, а рисковать собой и своими детьми ради тебя я не буду.
Тут вслед за отцом к нему вышел Кули. Родич Сари был непохож на него — темноволосый и стройный как тополь, напоминая скорее Кампу в молодости — но глаза его горели тем же огнём, что у ученика Гурдара. Не сдержав своих чувств, двоюродный брат обнял его:
— Как же я рад тебя видеть, братец! Батюшка, если ты не готов приютить Сари у нас, то дозволь мне самому провожу его в Лумью, подальше от Улто и его слуг.
Сари, несмотря на усталость от дороги, обрадовался благородством сына Талте. Благодаря ему он теперь увидит отца и тех из Ньели, что остались на свободе, а не пресмыкаются перед Пуху. Талте, меж тем, строго посмотрел на сына и, наконец, тяжелым голосом произнес:
— Ты ведь понимаешь, что если вас схватят по дороге — я не смогу тебе помочь?
Тот отмахнулся:
— Я давно веду дела с изгоями, знаю у них каждую тропку. Ничего с нами не случится.
— И всё же, будь осторожен, сынок, — ответил его отец, и шепотом добавил, — Ты дороже мне любого из Ньели, даже нашего родича, и я не хочу, чтобы ты сложил голову из-за него.
Кули был у отца любимчиком. Мать его умерла при родах, и Талте взял себе новую жену, родившую ему много сыновей — но своего старшего он любил больше их всех, вместе взятых, и не мог отказать в просьбе. Вдобавок прижимистый скотовладелец терпеть не мог Улто, которому приходилось отдавать лучший молодняк, и хотел исподтишка досадить ему.
Зная лесные тропы, Сари с двоюродным братом без труда добрались до пределов Лумьи. По пути они не раз вспоминали годы детства, свои проказы, чудесного Маури и странствия с ним по лесам Саме, отвагу Кампы и то, как он учил их охотиться. Юноше казалось, будто все беды остались далеко позади, Ньели с его помощью легко одолеют Пуху и он наконец-то вернётся домой. Забыв про лежащее на нём проклятие Гурдара, он запел во весь голос от радости, чего давно уже не делал с тех самых пор, как лишился отца и стал рабом Улто:
Ныне вправду стал я мужем,
Хоть немного лет прожил я,
Но весна в лесных просторах
Мною, как и встарь, любима.
Благородней я, чем прежде,
Пятерых мужей сильнее,
И отца со мною доблесть.
Кули умолял его не шуметь, однако было поздно. Услышав издалека громкий голос юноши, нагрянул отряд пришлецов, разбойничавших здесь; они решили, что это какие-то беглецы из Кеме хотят ускользнуть от власти Улто и присоединиться к людям Лумьи. У них были луки, и сын Талте пал от вражеской стрелы, даже не успев достать оружие. Так погиб последний кровный родич Сари, кроме Кампы — ведь остальная родня юноши пала от рук пришлецов.
Сари бросился бежать. Но, совсем не зная здешних троп, вскоре заблудился и понял, что проклятие Гурдара наконец-то настигло его и, быть может, он так и погибнет в глуши, всеми забытый. В ярости ученик Гурдара закричал, проклиная богов — Самьяна и Сампию, хозяев леса, и судью Танто, и даже самого Малоло, царя богов и господина неба:
— Где вы, боги? Где ваша хваленая справедливость? Не вы ли бросили людей без помощи и позволили негодяям и отродьям хозяина Амунту завладеть землёй? Вы хотите, чтобы мы были добрыми и честными — но куда привели мою мать и Кули их доброта и честность? Я хотел научиться делать оружие, чтобы освободить свой народ — а стал убийцей по нелепой случайности, и проклят, хотя лишь защищал свою честь от вздорной бабы!
Он разрыдался, затем тихо промолвил:
— И всё же, как бы не были плохи боги — разве проклятие постигло меня незаслуженно? Разве я не обманывал Гурдара, хотя тот был добр ко мне и сам отпустил бы на свободу, если бы я попросил? Разве я, презиравший других за рабскую покорность, не притворялся его верным слугой? Разве Кули, мой друг и родич, погиб не из-за моей глупости, а я не то что отомстить за него — даже похоронить его тело не смог, оставив на поживу врагу? А ведь он был лучше меня, и он умер — а я всё ещё живу, и кляну богов, когда должен клясть себя!
Теперь он умолк, впервые за многие годы почувствовав не гнев, а стыд, и стал ждать смерти. Вдруг до него донёсся лай Маури, и он увидел черного пса. Друг его детства, тот кинулся к юноше и принялся радостно вылизывать его, будто силясь стереть с него кровь, грязь и следы его прегрешений. Юноша против воли засмеялся от души. Когда Сари наконец пришёл в себя, Маури повёл его по невидимым для чужаков болотным тропкам к жилищу изгоев, где беглец встретил многих знакомых своего детства, в том числе и родного отца.
Обрадованный Кампа тут же обнял его и признал сына, легко распознав в незнакомом силаче того самого беспечного мальчика, с которым некогда странствовал по лесам Саме. Но юноша отца не узнал. Некогда первый воин своего народа, ныне он одряблел и ссутулился, а его взгляд, прежде сиявший, стал потухшим и даже каким-то безжизненным — как будто это он, а не Теренья, был безнадёжно сломлен годами рабства. Его мать такой никогда не была.
«Неудивительно, что он даже не пытался нас освободить», — посетила его мысль, и он, как ни силился, не смог, да и не захотел её прогнать, и его презрение к отцу росло.
Чтобы отвлечься от этих невесёлых мыслей, Сари без утайки рассказал о том, как обманул Гурдара и получил проклятие. Лицо Кампы потемнело, а глаза забегали:
— Тогда зачем ты пришел к нам? Или собственных злоключений тебе мало? — выпалил он, и спросил других старейшин, — Не разумнее ли прогнать его, пока он не навлек на нас беду?
Ученик Гурдара почувствовал, как его презрение к человеку, что был его отцом, растет.
«Боишься меня, отец? — подумал он, — Или боишься, что я напомню тебе, каким ты был когда-то, каким ты должен был быть, пока не бросил нас с матерью?».
Сари ожидал, что его прогонят, однако старейшины сочли, что знания, полученные от Гурдара, пригодятся народу Лумьи. Потому они решили очистить ученика Гурдара от проклятия, лежащего на нём, и зажгли костер в честь Небесного Кузнеца. Было у людей Саме поверье, что Небесный Кузнец, повелитель очагов и кузней, в милости своей избавляет от скверны всякого достойного, кто прыгнет через огонь и не пострадает от него — что Сари, за годы службы и учебы у Гурдара ставший не только сильным, но и ловким, успешно проделал. Но Кампа по-прежнему боялся сына, и между ними навеки иссякла всякая любовь.
Сари тем временем учил мастеров Лумьи делать железное оружие, ведь в этих краях изобиловала болотная руда. Теперь, призвав на помощь мастерство юноши и выучившись у него, изгои вооружились до зубов, и оружия у них стало больше — и лучшего качества — чем у пришлецов. Сильный и упорный, он и сам неустанно трудился, предвкушая месть.
Перенявший с детства знания Тереньи, юноша стал учить сотоварищей готовить губительные яды, чтобы от их стрел и дротиков врагам не было никакого спасенья. В схватках с врагом он неизменно был первым по силе и ярости, так что вскоре завоевал уважение других воинов. Теперь ни Пуху с запада, ни твари Амунту с севера уже не осмеливались соваться в Лумью.
Год за годом Сари убеждал жителей Лумьи идти походом в Пухосу, чтобы покончить с Улто. Старейшинам этот замысел казался слишком смелым — особенно Кампе, что после былого поражения от захватчиков уверился в невозможности победы — но молодые воины охотно слушали своего товарища и всё чаще ходили с ним и Маури на вылазки во владения врагов.
— Если ваше мужество не иссякло навсегда, я поведу вас в Саме — твердил молодой воитель старейшинам, — Мы вернём всё, что было нашим, и расплатимся за все обиды.
Всё больше старейшин прислушивалось к его словам, но Кампа неизменно спорил с Сари. Однажды, в запале такого спора, Кампа сказал ему дрожащим голосом:
— Ты вправе считать меня трусом, ведь я бежал от пришлецов вместо того, чтобы принять смерть как воин, а потом ничего не сделал, чтобы вызволить Теренью и тебя. Но молю тебя, не считай меня дураком. Когда-то я был смел, как ты, и вышел на битву с Пуху — помнишь, чем это для нас закончилось? Сейчас они оставили нас в покое, и им не так уж нужны наши топи — но если раздразнишь их, жрец Фанкиля возьмется за нас всерьёз. Ты этого хочешь?
— Мы уже его раздразнили, — последовал язвительный ответ, — И чем раньше мы ударим первыми, тем меньше сил он успеет собрать для предстоящей войны.
Между тем у юноши созрел замысел, быть может, ещё более дерзкий, чем поход в Пухосу. Он был столь рискован, что его он не раскрывал никому — ни старейшинам, ни даже идущим за ним молодым воинам. Гурдар рассказывал ему, что все великие герои Степи владели необыкновенным оружием — обычно мечом — порой сделанным горными карликами или светлоглазыми бессмертными. Говорят, мечами орудовали самые свирепые из светлоглазых — заморские из войска богов, те, от которых бежали без оглядку слуги хозяина Амунту.
За несколько лет до бегства Сари из рабства большой отряд людоедов, не ужившихся со своими сородичами из Красных Гор, вторгся в леса Саме — решив то ли разграбить владения пришлецов, то ли податься на службу к Фанкилю в Локе. Но Улто не оплошал, и его войско заманило людоедов в засаду и перебило. Последним погиб их ужасный предводитель — если большинство людоедов было низкорослыми, приземистыми и кривоногими созданиями, то этот оказался настоящим исполином, не ниже снежных великанов из Локе, а то и выше. Умер он лишь после того, как лучники Пуху утыкали его стрелами, словно ежа.
Вожак людоедов владел мечом, не менее страшным, чем он сам, режущим железо словно дерево. Говорили, что сам господин Пухосы испугался меча, решив, что тот проклят, и похоронил меч со сражённым врагом. Но ученик Гурдара, уже проклятый однажды, больше не боялся никаких проклятий. «Кули погиб не из-за проклятия, а из-за моей глупости, — убеждал он себя, — Второй раз я так не ошибусь». Раз Улто боится этого оружия — может, его врагу оно пригодится? Ещё до падения Амунту, когда людоеды нападали на Саме, и лесной народ брал оружия убитых врагов, ведь своего было мало — и ничего, особых бед на них это не навлекло. К тому же Пуху суеверны — взять хотя бы их нелепые слухи о Маури.
Зимой, миновав по пути к цели дозоры пришлецов, они добрались до того самого места, где пал вожак людоедов. Они вышли к встретившей их тяжёлым молчанием лесной прогалине, обрамленной тёмными елями, похожими на те, что в изобилии водились в Локе. Маури остановился и зарычал, шерсть на загривке встала дыбом. Глазам его спутника предстал огромный чёрно-коричневый валун, похожий на могильный камень. Вкруг камня росли мухоморы с огромными шляпками цвета запекшейся крови, усеянные белыми пятнами. Подобные мухоморы в этих краях звались королевскими, рассказывала ему в детстве Теренья. Лесной народ верил, что грибы — по крайней мере, те, что ядовитые, — пошли от хозяина Амунту, а такие большие были особенно любимы им и его слугами. То чудище, чьи останки покоились под землёй, явно было не из последних среди порождений Амунту.
Сари уперся плечом в камень и попытался его отвалить. Валун не поддавался, словно врос в землю. Лишь когда он нащупал подходящий упор и Маури навалился, чтобы ему помочь, камень дрогнул — и неожиданно откатился в сторону, обнажив яму, в глубине которой виднелись кости исполина. Истлевшая длань всё ещё сжимала с удивительной силой рукоять угольно-черного меча, чьё лезвие словно впитывало свет в себя. Даже теперь, когда меч был наполовину скрыт в земле, юноша понял, что его делали явно не людоеды. Клинок был выкован с таким мастерством, что даже лучшие творения Гурдара или самого кузнеца из Ньели выглядели детскими поделками. Столь совершенное оружие могло выйти только из рук светлоглазых — ни смертные, ни даже карлики не могли сотворить такое.
Он хотел спуститься, чтобы забрать меч, и вдруг почувствовал, что край ямы затрясся и стал осыпаться вниз. Ледяной гул вдруг пронзил воздух и показалось, что по прогалине разносится чей-то зловещий шепот. Ели зашумели и склонились свои верхушки к яме, словно старухи, склонившиеся над убитым. Сари почувствовал, как по его спине поползли мурашки, и пришло давно забытое чувство — страх. Где-то за спиной щелкнул сучок; Маури обернулся, ощетинившись на звук, но никого рядом не было — и всё же казалось, что за ними следят. Однако юноша не испугался:
— Если что — вытащишь меня оттуда, — сказал он Маури, и прыгнул прямо в яму.
Земля под ногами оказалась мягкой и сырой, но тревога не исчезала.
— А ты смел, человек, — раздался голос непонятно откуда.
— Кто ты? — вырвалось у Сари.
— Тот, кого ты хочешь обворовать, наглец! — проревел голос. И Сари понял, что убитый был не обычным чудовищем, сколь угодно опасным, а демоном, облекшимся в плоть и кровь.
— Тебе меч уже не нужен, — огрызнулся воин, — Ты бессильная тень.
— Ты не первый, кто его ворует, — голос усмехнулся, — Прежний хозяин тоже украл его — у собственного отца, мастера, что его сделал. Отец, кузнец из рода бессмертных, не простил его и пытался убить, но вместо этого убил его мать и сам принял смерть. Новый хозяин стал могучим и славным воином, но, возжелав власти, движимый ненавистью и похотью, предал родню матери так же легко, как предал отца — и народ его сгинул. Милые создания эти бессмертные, не правда ли? Когда наше войско перебило родню предателя, меч попал ко мне, и уж я-то нашел ему достойное применение. А тебе, смертному, с ним не совладать. Если уж даже бессмертным он принёс лишь несчастья — что он сделает с тобой, человечек?
Сари отмахнулся:
— Я не такой, как вы все. Ни слава, ни власть не нужны мне. Этим мечом я освобожу свой народ и покараю всех тех, кто поработил его. Тех, кто служит таким, как ты.
Его незримый собеседник расхохотался. Звук преследовал юношу то с одной, то с другой стороны и напоминал скрежет, словно кто-то пытался заточить давно проржавевший нож:
— Жалкий червь! Рабами вы были, рабами и останетесь. Ещё праотцы твоих праотцов склонились перед моим господином, и с тех пор вам всем суждено служить нам до скончания времени. И даже если невероятное чудо вовсе ниспровергнет нашу власть, вы по-прежнему не избавитесь от рабства — рабства у стихий, у смерти, у ваших бессильных тел, друг у друга, у ваших страстей. Был один смертный, тебе не чета, с двойником этого клинка — знаешь, как он кончил? Ты же дерзишь одному из тех, кто творил мироздание, размер и сущность которого ты по скудоумию даже представить себе не можешь.
Сари невесело засмеялся:
— Ты один из тех, кто творил мироздание? Неудивительно, что оно вышло у вас так криво и косо! Ты смеёшься надо мной, созданием из плоти, а сам лишился даже её, стал бессильным призраком и не можешь помешать мне забрать последнее из того, что у тебя ещё осталось — и то лишь по милости Улто, другого создания из плоти и крови! Даже Фанкилю ты не нужен.
Дух не унимался и извергал бессильные проклятия уже на незнакомом Сари языке, но тот одним решительным движением вырвал меч из его руки, которая тут же рассыпалась в прах, и легко выбрался из ямы, ухватившись за протянутую ему лапу Маури.
Когда юный воин вернулся с чародейским мечом светлоглазых и пошел слух о том, что не испугался он охранявшего его нечистого духа, его слава возросла ещё больше. Ныне он вновь собрал старейшин Лумьи и заговорил о войне против Улто, тем более что храбрецы из Тэлеа и Кеме и беглые рабы из Пухосы, жаждущие мести за пережитые унижения. На этот раз все старейшины поддерживали Сари, один лишь один Кампа упорно стоял на своём:
— Как бы ни были сильны и мужественны не были те, кто пойдет за тобой, они могут биться лишь с другими людьми, — говорил он, — Но на стороне Пуху — хозяин зимы. Как ты справишься с его адским колдовством, когда поведёшь войско на Пухосу?
Недавняя зима в Лумье выдалась особенно лютой, и никто не сомневался, что стоял за этим Фанкиль, недовольный тем, что изгои Сари покушаются на власть его жреца.
— Твоими устами говорит слепой страх, и ничего больше, — возразил воитель, — Будь Фанкиль так могуч, как тебе мнится, он бы давно уморил всех нас. Если же кто-то боится непогоды — пусть не с нами, а прячется, дожидаясь, пока захватчики сами доберутся до него.
И тут Кампа впервые за всё это время разъярился по-настоящему:
— Неужто мы позволим этому расхитителю могил с его нелюдским мечом погубить всех нас?! — закричал он, обращаясь к другим старейшинам, а потом повернулся к Сари, — Своей отцовской властью я запрещаю тебе идти в Пухосу и вести за собой кого-либо.
И тогда разъяренный воин зарубил Кампу.
— Мой отец никогда не был трусом, — сказал он, — А этот старик даже на свободе стал рабом душой. Кто смел — пусть идёт за мной, а кто подобен этому — пусть остаётся.
И тогда часть людей Лумьи покинула Сари, а среди оставшихся с ним кое-кто остался скорее из страха перед вождем, чем из мужества. Ушел и Маури, и об его уходе Сари горевал даже больше, чем о гибели двоюродного брата. Но он не устрашился — и повёл уменьшившееся в числе войско на войну, тем более что вскоре пришел большой отряд из Кеме во главе с Талте и тремя его сыновьями, что уже достигли совершеннолетия и ныне носили оружие.
При встрече Талте ни словом не упрекнул его за убийство Кампы, зато много выспрашивал о смерти своего первенца — как он умер и почему Сари не похоронил его. Тот без утайки рассказал Талте всё и попросил прощения, Скотовладелец же сделал вид, что поверил его объяснению — но втайне лишь укрепился в своём подозрении, что Сари, поднявший руку даже на родного отца, убил и Кули. А вот вождь изгоев себе на беду проникся к Талте безграничным доверием — не только потому, что тот привел с собой множество людей, но и потому, что он был отцом Кули, перед которым он чувствовал себя виноватым.
Собрав всех своих сторонников воедино, Сари обратился к ним с речью, исполненной гнева:
— В этом походе вы должны быть не только бесстрашны, но и беспощадны. Никого из Пуху нельзя щадить, ведь если оставить их в живых — они вернутся и снова поработят нас или продолжат творить зло в других краях. После всего, что они содеяли, у нас нет права позволить им и дальше ходить по земле. Пока преступления остаются безнаказанными, их не прекратить. Жены пришлецов тоже сладко жили за наш счет — и потому повинны смерти. Лишь маленьких детей, которых мы вырастим как своих, можно оставить в живых.
И никто не осмелился возразить.
Летом, когда власть Фанкиля была слабее всего, войско Сари двинулось в поход. Улто встретил их со всеми своими силами, но восставшие превосходили Пуху и числом, и оружием, так что врагам пришлось отступить. Вождь восстания со своими воинами бросился за ними, чтобы покончить с Пуху. Была ещё середина дня, и изгои надеялись нагнать пришлецов, но вечером, когда солнце стояло ещё высоко, на луга и леса опустился холодный туман невероятной густоты. Даже Сари, знавший здесь с детства каждую тропку, лишь чудом вывел их на верную дорогу — а воины Улто догоняли отстававших и резали.
Пуху осмелели, поняв, что Фанкиль с ними, а часть войска Сари погибла. На следующий день туман рассеялся, и враги ударили первым. Поначалу пришлецы теснили изгоев, но Сари, собрав вокруг себя отборных храбрецов, пробился к Улто — и, глядя ему прямо в глаза, сокрушил его меч собственным, разрубившим железо врага словно древесину. Оставшееся без вождя войско растерялись — кто-то побежал, кто-то бился до последнего. Враги погибли бы все до единого, но тут над головами сражавшихся собрались огромные черные тучи, из которых лил дождь и непрерывно били молнии, поражая людей. Земля мгновенно размокла под ногами, лес вокруг запылал, и Сари велел отходить — так что победители оставили поле боя.
И всё же эта битва сокрушила могущество Пуху, ведь даже их ледяной бог не смог им помочь. Сари шел вперёд, не щадя никого из врагов и собирая вокруг себя освобожденных рабов-Ньели. Ударили невиданные летом холода, но силой своей воли он продолжал вести войско, побеждая в каждой схватке — но его ярость чем дальше, тем больше пугала даже его собственных людей. Наконец, выжившие пришлецы с жёнами и детьми укрепились вокруг большой усадьбы Улто и приготовились к последней, решающей схватке. Надежды отбиться у них не было, и они отправили к вождю противников посла, моля позволить им уйти.
— Я люблю Пуху не больше тебя, — сказал Талте, потерявший в битве с Улто двух сыновей и с тех пор невзлюбивший Сари ещё сильнее, хотя явно он это никак не выказывал, неизменно славя его за одержанные победы, — но в походе мы потеряли много людей, а сейчас можем потерять ещё больше, ведь пришлецы — не трусы, а ныне драться будут с удвоенной яростью. Пусть сперва уйдут, а мы догоним их и перебьём по дороге.
Большинство воинов поддержало его.
— Ну уж нет, — отрезал Сари, — Так кто-нибудь да уцелеет, а они все должны умереть.
Ожесточившись, он велел начать штурм. Всё случилось так, как и предсказывал Талте — хотя никто из Пуху не спасся, восставшие заплатили за победу уж больно дорогой ценой, ведь враги бились с отчаянием обречённых. Больше половины тех воинов, что ещё остались в живых после прошлой битвы, сгинуло, и был среди них и третий сын Талте.
После битвы Сари созвал выживших:
— Саме снова принадлежит нам, — объявил вождь.
— Кому это «нам»? — вскинулся Талте, — Мертвецам? Трое моих сыновей погибли, сражаясь за тебя — а четвертого, храбрейшего из них, ты убил, как и своего отца!
Сари ожидал, что никто не послушает его, но вокруг Талте собрались не только люди Кеме, но и многие из числа изгоев. С вождем осталась жалкая горстка, павшая от оружия предателей. Сам он бился до последнего, изрубив с дюжину врагов, но, в конце концов, ослабел от многих ран и, выронив меч, рухнул наземь. Талте нагнулся и перерезал ему глотку. Затем, взяв его меч, он одним сильным броском зашвырнул его в находившееся рядом озеро — то самое, на лёд которого захватчики прежде выгоняли рабов, отдавая их Фанкилю.
— В одном Улто был прав — этому клинку не место среди людей, — усмехнулся скотовладелец, зная, что озеро глубоко и до дна не достать, — И таким, как Сари — тоже.
Но рассказывают, что многие дни после этого в лесах слышали жалобный вой — и говорили, что это Маури, которого с тех пор никто никогда не видел, оплакивает погибшего друга. А в порывах ночного ветра с холодного севера звучал хохот Фанкиля, всё-таки победившего своего врага чужими руками, несмотря даже на смерть Улто и гибель племени Пуху.
