Фрося идет на конспиративную квартиру, сиречь букинистический магазин, чтобы встреться с мозгом местных православных диверсантов.
21 декабря 0000. Э. Т.
– Зайка, ты точно не хочешь поехать в «Уолмарт» или в какой-нибудь другой торговый центр? – спрашивает бабушка.
Мы стоим возле крошечной книжной лавки и рассматриваем пыльные стопки книг через витрину. Большинство из них мятые, некоторые порваны.
– Ты же знаешь, дедушка не очень любит книги, может быть, ему купить что-нибудь для рыбалки? Или большую кружку, или что-то в этом роде?
– Мне нужно посмотреть, что у них есть. И мне нужно купить подарок для тебя тоже. А ты ведь любишь книжки.
– Это да, – говорит бабушка.
Она хорошая. Она любит книги, но только новые.
Бабушки просто хорошая, или хорошая потому что любит книги? Ладно, это доебка до мыши.
Когда я открываю дверь – звенит привязанный к ней колокольчик. Магазин пахнет старыми книгами и чаем – пыльный, щекотный запах, который мне сразу же очень нравится. Здесь огромные полки, выше меня, прямо посередине магазина, и полки на стенах, и стеклянный прилавок, на котором лежат явно очень старые книги. За прилавком – дверь, ведущая вглубь лавки, И даже отсюда видно ещё больше книг и старый жёлтый диван, из которого местами вылезли пружины.
Фрося встречает продавца
Из глубины магазина выходит старик, в руках – огромная стопка книг. Ну, по крайней мере, он уже старый, думаю я, у него совершенно седые волосы и борода, кроме одной тёмной пряди, идущей вниз от подбородка. Но руки, которыми он держит все эти книги, – просто огромные, и что-то властное чувствуется в его походке и в том, как он держит себя. Может быть, он не так стар, как кажется?
– Чем я могу вам помочь? – говорит он, опуская книги на прилавок.
– Мне нужен атлас мира, – говорю я, немного нервно.
Старик молчит несколько секунд, рассматривает меня.
– Ты с родителями? – тихо спрашивает он наконец.
– Они умерли, – говорю я, – моя бабушка здесь недалеко, в кафе.
Он никак не реагирует на моё сообщение о том, что они умерли, просто смотрит на меня. Его тёмные глаза не мигают, из-за густой бороды я не могу понять выражения его лица. О чём
он думает? Или, может быть, я должна что-то ещё сделать?
– Мне очень нужен атлас, – шепчу я.
– А какая страна тебя интересует?
– Синай, – говорю я.
Как ни странно, старик не сообщает незнакомой девочке, что она возможно ошиблась магазином, или не затевает с ней разговор, чтобы удостовериться, что она действительно пришла по адресу, а сразу ведет за собой
Я захожу за стеклянный прилавок и иду следом за ним куда-то вглубь лавки. Это довольно маленькая комната со старым, видавшим виды диваном и стопками книг. На письменном столе стоит старенький компьютер и микроволновка. В комнате есть маленький холодильник, а в углу лежат несколько подушек и одеял. Наверное, он здесь и живёт. В комнате довольно холодно, несмотря на то, что рядом со столом стоит включенный обогреватель. Старик подходит к столу и выдвигает ящик. Он достаёт оттуда огромную книгу, вроде таких, что люди кладут на журнальные столики. На обложке этой книги – гора, и книга называется «Синай». Он удивился моему приходу? Он что, правда думает, что мне нужна книга про Синай?
Я все еще надеялся, что это хоть какая-то мера предосторожности, но нет.
– Это то, что ты ищешь? – говорит он, открывая книгу.
Я подхожу поближе, чтобы рассмотреть. Кто-то вырезал огромный квадрат в страницах книги, прямо посередине. Внутри лежит икона Христа.– Да, – говорю я.
Мне кажется, или в такой тайник в книге это несколько устаревшее явление?
Старик отходит на шаг от стола, крестится, дважды низко кланяется, потом целует икону, опять крестится и кланяется. Как давно я не делала этого! Я складываю три пальца правой руки щепоткой, прижимаю два других к ладони и рисую невидимую линию ото лба к животу, потом от правого плеча к левому. Я кланяюсь, прикасаясь пальцами к пыльному полу. Мои волосы стали такими длинными, они падают мне на лицо, когда я кланяюсь второй раз, и я собираю их рукой, чтобы они не рассыпались по плечам. Я целую икону и крещусь ещё раз, ещё раз кланяюсь. И я чувствую, что на меня устремлены две пары глаз – этого старика и Христа – с иконы.
Вот повезло, что в этот момент никакой букинист-любитель не зашел, правда?
И выясняется, что эта встреча - буквально божье провидение.
Отец Иннокентий? Тот самый священник, к которому меня вёз мистер Лиакос? Я начинаю нервничать ещё больше. Я ещё никогда не разговаривала со священником сама, хотя я была воспитана в Православии. Я всегда слишком стеснялась.
Я вот тоже принципиально не говорил со священниками, после того как меня в церкви щедро под конец службы окатили святой водой, а на улице так-то холодная осень была, и до дому было пиздовать часа два.
Но да, это именно тот священник, до которого так и не доехала Фрося в первой главе.
– А меня Хи… я хотела сказать – Ефросинья, – говорю я, – Ефросинья Мэфьюз. Мою маму звали Николь, а папу Александр. И мы раньше ходили в храм Иоанна Богослова.
Священник кивает головой.
– Я помню их, – говорит он, – и помню, что видел тебя… у тебя есть сестра?
– Её больше нет, – говорю я, у меня внезапно перехватывает горло.
Отец Иннокентий опускает голову.– Очень жаль.
– Мистер Лиакос хотел с вами встретиться, мы ехали на машине, он думал, что, возможно, вы живы.
– Марк? Чтец? – говорит он, быстро взглянув на меня. – Знаешь, что с ним случилось?
– Его тоже убили, – говорю я, – нас остановили на дороге какие-то мужчины, и они застрелили его. Я убежала.
Интересно, списки расстрелянных были засекречены или мистера Лиакоса просто не опознали и машину его в поисках документов не обыскивали? Сомневаюсь, чтобы у него с собой даже водительских прав не было.
Ну, или аноны с сектой правы, и мистер Лиакос нашел на своих правах чип дьявола и сжег их.
Я первый раз рассказываю кому-то о том, что произошло. Меня много раз спрашивали об этом и в отделении полиции, и у доктора Снида, и бабушка с дедушкой.
Отец Иннокентий медленно садится на стул у письменного стола и обхватывает руками голову.
– Как же я скажу об этом Дэниелу? – шепчет он сам себе.– Но кое-что произошло, когда они пытались застрелить меня, – продолжаю я.
Моё сердце начинает стучать сильнее, при воспоминании о моём побеге, о моей попытке спрятаться.
Дэниел - сын мистера Лиакоса, в первой главе тот рассказал Фросе, что Дэниел находится в Австрии. Интересно, а в европейских новостях об этой резне христиан вообще писали?
Фрося рассказывает отцу русской демократии Иннокентию о том, что с ней случилось
– Кто в кого выстрелил? – Отец Иннокентий быстро заморгал.– Мужчина, который догонял меня, выстрелил в святителя Николая, – говорю я, – я имею в виду, они стреляли в меня, но я держала икону перед собой, пуля попала в святителя Николая вместо меня. Но она не прошла икону насквозь. Она застряла у него в груди. И я вытащила эту пулю… Когда я вытащила пулю, из раны пошла кровь.
– А где эта икона сейчас? – спрашивает отец Иннокентий.
Он выглядит таким спокойным. Он вообще понял, что я сейчас сказала?– Я спрятала её в лесу, в дупле дерева, – говорю я, – но мне приснился сон, несколько дней тому назад, и я думаю, мне нужно пойти туда и взять эту икону.
Я понял, что мне это напоминает! Наталью Поклонскую с ее рассказом, что икона Николая Второго замироточила, общий вайб достоверности примерно одинаковый.
Они не успевают договорить, так как приходит бабушка, и секретный разговор срочно заканчивается.
Внезапный звон колокольчика прерывает меня.
– Хиллари? – слышен голос бабушки.
Мы с отцом Иннокентием вздрогнули от неожиданности.
– Я здесь, сейчас, минуточку, – отвечаю я.
Священник быстро закрывает книгу «Синай» и встаёт.
– Будем держать с тобой связь через Мэри. Пожалуйста, пока не предпринимай ничего рискованного.
Я киваю.
– Хиллари, ты где? Мы опаздываем на приём к доктору Сниду.
– Сейчас, сейчас, – говорю я.
У выхода лежит стопка каких-то романов, я выхватываю из неё наименее потрёпанный и спешу к бабушке.
Отец Иннокентий идёт за мной.
– Я надеюсь, ты нашла именно то, что искала, – говорит он, нажимая какие-то кнопки на кассе.
И Фрося чуть не палится. Отец Иннокентий, впрочем, палится принципиально.
– Да, оте… сэр, – сколько стоит эта книга?
Бабушка уже вошла и стоит рядом со мной, пьёт кофе из стаканчика и рассматривает книги под стеклом. Она даже не представляет себе, что здесь только что произошло.
– Бабушка, не смотри на свой подарок, – говорю я.
– Бумажные книги – по доллару за штуку.
Я подаю ему свои десять долларов, получаю сдачу и бумажный пакет для книги.
– Спасибо, – говорю я. – С Зимними Праздниками.
– С Рождеством, – тихо говорит он.
Бабушка смотрит на него, сузив глаза, как будто он сказал плохое слово.
– Пойдём, нам пора, – говорит бабушка и, взяв меня за руку, быстро выводит из магазина. Она качает головой, пока мы идём к машине.– Бедный. Да, нам, пожилым людям, очень сложно это принять и приспособиться ко всем изменениям.
Если у них там расстреляли столько народу, что товарищ Сталин одобрительно чешет усы, то отец Иннокентий это какая-то слабоумие и отвага.
А вообще, я погуглил и гугл сказал, что в США где-то около 30% населения атеистов и агностиков. Если всех верунов отправили к Есусу, то на улицах сейчас должно быть пустыннее, чем в ковид.
По дороге к Сниду Фрося рефлексирует.
Что-то беспокоит меня. Что-то, о чём мне не хочется думать, но эти мысли снова и снова всплывают и всплывают у меня в голове. Всё это так беспокоит меня, что я опускаю книгу и начинаю пощёлкивать пальцами.
Как отец Иннокентий мог остаться в живых?
Емнип, мистер Лиакос упоминал, что в воздухе уже ходили слухи и отец Иннокентий переехал в лес. Интересно, знал ли он о готовящейся резне и просто вовремя слинял?
Фрося вспоминает, что Оливия, ее двоюродная сестра не была православной. Это интересно, потому что по словам той же Фроси, Оливия иногда ходила с ними в храм, а в ту самую ночь в белом платье собиралась на службу. Но, вполне возможно, родители Фроси просто медленно вовлекали свою племянницу в религию
Я не должна так думать. Как он остался жить, а мои родители и Кейт – нет. Это не честно. Они были простыми людьми, а он – священник. Если кто-то и должен был умереть, так это – он.
Мне становится страшно от таких мыслей. Не могу поверить, что я так думаю, но я никак не могу отогнать эти мысли. Он же священник. Он был самым православным человеком в храме. Он был главным там. Как могло так случиться, что он остался жить, а люди, о которых он должен был заботиться, – мертвы? Это нечестно. Это нечестно, он жив, а моя семья – нет. «Тебе хочется, чтобы он тоже был мёртв? Это же не изменит ничего», – говорит одна моя половинка. И я не знаю, что ответить на это. Ничто не изменится, и мысли мои – ужасные, но всё равно, это нечестно…
Ты ведь тоже жива. И ты – православная. А Оливия – нет. Может быть, это она должна была остаться в живых, а не ты? Что это изменит?
В общем, у Фроси синдром выжившего.
Отец Иннокентий недостоин жить, потому что мои родители мертвы. А я недостойна жить, потому что мертва Оливия. Всё это – нечестно. Всё непонятно, нет ответа на вопрос, кто должен умереть и кто должен остаться, жить. Как будто Бог и не контролирует это. Он повелевает нам выполнять всякие вещи, а Сам даже не заботится о нас. Но Он же позаботился о тебе?
Я вспоминаю выстрел, как я падаю, пулю в иконе. Но почему я, почему не они? Я сижу в каком-то оцепенении, рассматриваю обложку книги. Я не могу понять. Значит,
я видела чудо. Я на самом деле его видела. Икона остановила пулю и начала кровоточить, когда я вынула пулю. То есть Бог мог спасти этих людей.
Это почти злит меня.
Если у Бога всё под контролем, значит, Он позволил, чтобы мама и папа, и Кейт, и мистер Лиакос были убиты. Это также ужасно, как если бы Он Сам их убил. Я не могу больше думать об этом. Но, если Он спас меня, имею ли я право злиться на Него, если я сама – жива? Либо Он просто ужасный, либо Он гораздо умнее меня. Потому что я не понимаю. И мне страшно так думать. До Пасхи всё казалось таким простым и ясным. Ты ходишь в храм, совершаешь правильные поступки, ты счастлив и чувствуешь себя в безопасности. Теперь всё усложнилось и запуталось.
Собственно, да, ты можешь бытЬ трижды хорошей девочкой, идеальной, но это совершенно не страхует тебя от какого-либо пиздеца.
И у кабинета Снида Фрося уже в полном душевном раздрае
Я совсем расстроилась из-за таких мыслей, даже заплакала, пока поднималась по лестнице и подходила к регистратуре.
«Тут всё такое фальшивое!» – подумала я, опять увидев пластиковые растения и неудобные кресла. Всё в этом мире фальшивое и какое-то разбавленное водой: праздники, люди, – это их «просто принимай всех такими, какие они есть» – как любит говорить доктор Снид. Как все они могут жить так и не сходить с ума? Мои бабушка с дедушкой, мисс Линда, ребята в школе? Они и правда верят во всё то, что им говорят? Им нравится то, что их окружает? Может быть, я теперь знаю больше из-за того, что мне пришлось пережить? А может быть, я просто чокнутая и напрасно пытаюсь понять смысл всего происходящего?
– Хиллари? – Голос доктора Снида прерывает мои мысли.
Вот и он, как всегда, рассматривает меня сквозь очки в толстой оправе, держит мой файл подмышкой.
– Я хочу домой, – говорю я.
– Что? – удивлённо спрашивает бабушка.
– Я хочу поехать домой, – повторяю я.
– Хиллари, а давай-ка ты просто зайдёшь в кабинет, и мы поговорим несколько минут, мы можем поговорить о…– Я не хочу ни о чём разговаривать! Вы этого не понимаете? – Я встаю.
Я начинаю плакать, и другие пациенты в холле делают вид, что ничего не происходит, а одна дама, с замысловатой причёской, старательно прикрывается журналом.– Я понимаю, что ты чувствуешь… – начинает мистер Снид.
Но я его перебиваю.– Вы ничего не понимаете! – уже реву я. – Просто оставьте меня в покое! Я хочу домой.
Но бедную Фросю заставляют остаться.
Я плачу, но они заставляют меня войти в кабинет. Тут все мои чувства притупляются. Я сижу и слушаю его разговоры о том, что мы должны делиться чувствами и эмоциями, и о том, что все семьи разные, и о праздничном настроении, а я внимательно изучаю шнурки на его кроссовках.
– Тебе лучше? – спрашивает он в конце беседы.
– Не знаю, – говорю я.