Для начала хочу сказать, аноны, что эпиграфы к главам производят на меня гнетущее впечатление, потому что они обычно из каких-то хороших фэнтези-книг. Там и Сапковский, написавший интересный мир и интересных героев, и Хардинг, у которой в каждой книжки какие-то удивительно изобретательные фантастические допущения, и Кларк и с её потрясающим ворлдбилдингом. И всё это эпиграфы к унылой пописе, где фантастические допущения банальны как пиздец, мир прописан максимально невнятно, герои скучные и плоские, а весь ворлдбилдинг заключается в неловких лекциях и очень размытых описаний мира, к которому главная героиня как будто не проявляет интереса.
Я в этой раз делала закладки для всяких перлов, так что цитат будет много.
Оцените качество саморедактуры, например:
Он скрывался в тенях, можно было разглядеть лишь силуэт, похожий на силуэт не то ребенка, не то очень маленького, согнутого старостью взрослого, замотанного в лохмотья.
В общем, глава начинается с того, что Мари очнулась, а в замок пришёл посыльный из города, в котором они до этого гуляли. Он принёс письмо от местного волшебника о том, что один юноша после праздничных гуляний оказался заколдован. Тут у нас оказалось, что ещё одна сцена из главы с праздником всё-таки имеет смысл: оказывается, Мари случайно прокляла юношу, который её домогался.
А мы пока оценим то, как Покусаева пишет реплики.
А еще нужно, чтобы или ты, или Линд отвлекли нашего господина мага от столь важного дела, как отдых.
Сложно поверить, что этот текст вообще редактировался, потому что вот такой тупняк выпиливается просто при повторном перечитывании, потому что даже без прочтения вслух понятно, что люди так не говорят, это слишком громоздко для реплики.
Кондор приходит к Мари, чтобы отвести её куда-то (читатель уже знает, что в город).
Покусаева пока демонстрирует нам, как она хорошо умеет писать диалоги:
— Вот и славно, милая. — Он мягко, беззвучно встал. — Твое платье лежит на кресле. Тебе хватит четверти часа, чтобы собраться?
— Куда? — все так же сонно спросила я, сообразив, что если уж они принесли мне платье, значит, пойдем мы куда-то, где мне нужно изображать из себя местную жительницу.
То есть — не к своим.
— Что-то случилось? — спросила я прежде, чем Кондор ответил на предыдущий вопрос.
Он застыл буквально на несколько секунд, словно обдумывал то, что собирался мне сказать.
— Случилось, — наконец выдохнул Кондор. Его спокойный до этого голос чуть дрогнул, и все сонное благодушие с меня тоже слетело. — В последние дни, если ты не заметила, постоянно что-то случается. Тебе нужно позавтракать, милая, а потом мы поговорим обо всем, что… случилось.
— Скажи сейчас, — не то приказала, не то попросила я.
Потому что еще немного напряженного ожидания, еще немного недоговорок, скрывающих неприятные тайны, и я начну реветь по малейшему поводу. И начну прямо сейчас.
Кондор пожал плечами и снова сел на кровать — на краешек, подальше от меня.
— Я не хотел портить тебе аппетит.
— Он уже испорчен, поверь мне. — Я тоже села, выпрямилась, но ноги из-под одеяла высовывать не торопилась. — Что-то серьезное?
Он помолчал. Мне казалось, что он смотрит на меня, но действительно ли это было так — не знаю. Кондор не торопился зажигать кристаллы, словно эти странные сумерки сейчас нравились ему больше, чем волшебный оранжевый свет, а я, конечно, считала, что на чужой территории действуют те правила, которые устанавливает ее хозяин, и не своевольничала.
— Как тебе сказать, милая, — наконец протянул волшебник. — Некий юноша из Йарны вчера утром проснулся, скажем, немым, — вкрадчиво сказал Кондор. — Его друг признался, что ночью несчастный имел неосторожность сказать несколько обидных слов в сторону некой девушки, к которой они решили пристать на улице рядом с одной таверной. Девушка пообещала, что у парня отсохнет язык...
— Если он еще раз посмеет открыть пасть в ее сторону, — закончила я, нервно сглотнула и уставилась на Кондора огромными от ужаса глазами. — Я...
А у меня остается вопрос: НАХУЯ СТОЛЬКО ВОДЫ?
Если вылить всю воду из этого текста, то можно решить кризис с пресной водой в Африке.
Дальше Мари ссыт оттого, что прокляла парня, Кондор ведёт её к городскому волшебнику, Герхарду, где Кондор безуспешно пытается выдать проклятье за действие своих охранных чар (и тут возникает вопрос: нахуя он вообще врал так, что Герхард ни на секунду не поверил в его ложь? Вроде он не должен быть дурачком-то...), пересравший кун просит прощения у Мари, Кондор его расколдовывает, но оставляет след проклятья.
И вот тут очень странная фигня происходит.
Ренар говорит, что к Герхарду кто-то пришёл.
На лице Герхарда сначала появилась неприязнь. Видимо, его покоробило, что Ренар, на которого он старательно не обращал внимания, вдруг набрался наглости и заговорил с ним напрямую.
И типа... што? Из каокго-то прошлого взаимодействия понятно, что Герхард считает Ренара слугой Кондора, но это очень всратая реакция на слова "слуги" о том, что кто-то пришёл. И главное, Покусаева через свою героиню вообще никак не комментирует это странное поведение Герхарда и вообще классовый вопрос не способна прокомментировать нормально, как будто у самой Покусаевой даже курса обществознания в школе не было.
На сцене появляется батя того пиздюка, который харрасил Мари, и вот тут особенно чётко проявляется неумение Покусаевой хоть как-то словами героини артикулировать действительность:
Там внизу очень смущенный мужчина в куртке, напоминающей форменную, высокий и крепкий, что-то объяснял Герхарду, виновато разводя руками. Он то и дело показывал в сторону другого человека, чуть ниже ростом, с сединой в коротких волосах, в совсем другой одежде. Даже мне, еще не слишком опытной в тонкостях и вопросах взаимоотношений этого мира, было ясно, что этот господин, за спиной которого сейчас прятался Франц, был не беден. И, возможно, влиятелен.
Как она это поняла?! Какие классовые отличия может увидеть Мари, чужая для этого мира? Он очень богато одет? на нём как-то очень хорошо сидит костюм? За его спиной видна повозка с гербом?
(тут сложно не вспомнить, конечно, мощнейший комментарий о классовом разделении у Кларк, из которой эпиграф в этой главе. Вот она могёт, а Покусаева нихуя).
Батю вежливо посылают подальше, но вместе с ним пришла пророчица Хёльда, и она делает Мари мутное предсказание, которое заставляет пересрать и Кондора, потому что он думал, что она обычная шарлатанка с магическим даром, а она реально пророчица. Пророчество выглядит как 90% унылого пророческого пиздаболия в фэнтези-книжках.
— Та сторона так просто не отпускает, девочка, и теперь тебе нужно быть еще более осторожной с любыми границами, — Хёльда провела рукой перед лицом девушки.
На взгляд Кондора это было ровно то же, что цветные искорки магии. Действие, чтобы впечатлить. Видящая и без этого все хорошо считывала, уж щиты Ренара она пробивала отлично — особенно для самоучки.
Хёльда замялась.
Она смотрела в лицо леди Лидделл, как в зеркало. Она, кажется, пыталась дышать, как леди Лидделл, моргать, когда та моргала, повторять каждое ее мелкое движение.
— Но Сила, которая стала твоим проводником, которой ты нужна, — сказала Хёльда тише. — Я видела темных духов вокруг тебя, когда мы встретились впервые, и этот волшебник их тоже заметил. Ты так интересна, милое дитя, они тянутся к тебе. Все тянутся к тебе. И тот, чья воля привела тебя сюда. — Тут Хёльда повернулась в сторону Кондора, и, к его искреннему изумлению, её глаза вдруг закатились. — И те, против чьей воли ты восстанешь.
Кстати, это я тут её пророчицей называю, но Кондор — мамкин сексист и феминитивов не признает:
— Вы знали, что она — пророк, Герхард? — спросил он у господина Оденберга.
(На самом деле меня просто кринжит, когда авторы намеренно отказываются от нормальных устоявшихся феминитивов и противоестественно лепят согласование мужского рода с женским)
Они свалили из города. и тут начинается то, что, видимо, Покусаева назвала в своем твитуре рефлексией:
Точно. Я не видела Сильвию утром, и сейчас ее тоже не было рядом. От этого я чувствовала себя странно. С одной стороны, память о когтях, рожках и зубах была свежа, с другой — я начала испытывать к Сильвии своеобразную симпатию, и мне хотелось увидеть ее днем. Похожую на человека. Почти обыкновенную. Чтобы то, что я видела ночью, стало призраком, воспоминанием о дурном сне.
Может быть, это помогло бы мне избавиться от чувства вины за возникшее вдруг отвращение.
Знаете, в чем проблема? В том, что у Мари прежде не было особого взаимодействия с этой Сильвией. Это всё звучало бы намного убедительней, если бы Покусаева дала им несколько сцен, где бы Мари прониклась Сильвией и испытала к ней симпатию и привязанность, а потом хуяк — и разочарование.
В романе вообще много таких сцен, на которые ты смотришь и думаешь: мммм... а может, стоит ПОКАЗАТЬ это? Ну, знаешь, всякими сценами, как это делают нормальные писали? И Покусаева как будто даже понимает, что у неё не получается выразить свои мысли через сцены, поэтому душно и многословно поясняет их авторскими словами.
Я дальше покажу ещё примеры, а пока вот вам совершенно безобразная сцена, где два взрослых мужика уговаривают Мари покушать, сука:
Он поудобнее перехватил ложку, уставился в свою тарелку так, словно в ней плавало что-то необычное, и с тяжелым вздохом добавил:
— Приятного аппетита.
Вокруг снова стало почти тихо, и я не выдержала.
— Спасибо большое, я наелась, — сказала я и отодвинула тарелку в сторону.
Служанка быстро подошла ко мне.
— Ива, будь так добра. — Ренар вдруг выпрямился и строго посмотрел на нас обеих. — Не забирай у леди тарелку, пока она не доест то, что в ней.
Мы со служанкой испуганно переглянулись. Девушка почтительно кивнула Ренару.
— Но... Спасибо, Ива, — попыталась командовать я. — Я больше не хочу суп.
И, в принципе, есть вообще не хочу. Слишком холодно и страшно.
Слишком уж неприятный осадок оставило во мне все, что случилось до обеда.
— Не обижай кухарку, золотце, — оскалился Ренар. — Хотя бы половину съешь, давай. Иначе сказки на ночь не будет. И десерта тоже.
Его тон не был издевательским, скорее — снисходительным, и это било в самое сердце.
Словно я и так не чувствовала себя маленькой девочкой, которая очень, очень сильно набедокурила и теперь наказана.
— Да вы издеваетесь! — я выдохнула это, понимая, что Ива слушается кого угодно, кроме меня. — Я действительно не хочу...
— Ужасающая, мешающая думать головная боль к вечеру. — Кондор медленно поднял на меня взгляд, тяжелый и злой. — Обещаю. Ты практически ничего не ела с самого утра, глупая, так что прекращай капризничать и не доставляй мне лишних проблем.
Он пронаблюдал за тем, как я возмущенно поджала губы и резко выдохнула, а потом все-таки вернулась к уже немного остывшему супу, пытаясь найти в нем хоть что-то вкусное.
Нет, ну если честно, это было вкусно. Не так вкусно, чтобы совсем вкусно, но весьма съедобно.
Ива поняла, что господа определились с тем, кто кем командует, поклонилась и снова вышла, оставляя нас одних.
Мы переглянулись.
Ренар был обманчиво спокоен, но бледен и серьезен. Во взгляде Кондора плескалась тревога.
— Продолжай, — сказал ему Ренар резко. — Скажи то, что хочешь сказать. Может быть, не повторишь пару своих ошибок.
Волшебник вздохнул, посмотрел на меня — и тут же отвел взгляд в сторону.
— Простите мне мой тон, леди Лидделл, — сдержанно сказал он и замолчал, словно обдумывал, не должен ли сказать еще что. Ренар кашлянул, и Кондор добавил: — Мне следует проявить больше сочувствия и быть мягче к вам в сложившихся, эм, обстоятельствах.
Ребят, это ромфант, по идее я как читательница должна вжопиться в главную героиню и дрочить на то, как у неё разворачивается любовная история с секси-мужиками (и я по идее вполне удачный кандидат на вжопливание именно в этот сюжет: унылая тян, не отличающаяся ни смелостью, ни обаянием, ни красотой, да ещё и на длинноволосых мужиков дрочу в две руки — но я не могу). Мало того, что тут за пятьсот страниц, что я прочитала, ещё ни один хуй не встал (да даже сосочек не привстал, ну ебаный в рот), так ещё то и дело возникают вот такие сцены, где секси-мужики обращаются с героиней как к пятилетним ребенком. Как на это дрочить?! Сука, если бы это был дейтсим со стима, я бы уже зарефандила игру.
Ладно, я отвлеклась.
У нас тут ещё один пример: «А показать нельзя было?»
Кондор говорит о своих взаимоотношениях с Герхардом:
— Но я тебя понял, — продолжил Ренар. — И буду осторожнее. Постараюсь не попадаться на глаза самоуверенным мальчишкам, когда ты в следующий раз отправишь меня пообщаться с Мастером Оденбергом. — Ренар произнес имя Герхарда с издевательским почтением. — Фто фето он так вдруг вспылил? — спросил он Кондора, одновременно прожевывая кусок. — Ты достал его своей фамильярностью?
Волшебник посмотрел на него с оттенком то ли высокомерия, то ли презрения к подобному нарушению этикета — или к такой постановке вопроса.
— Скорее всего, именно так. — Кондор пожал плечами. — Я частенько пренебрегал самолюбием Мастера Герхарда, хотя и старался разделять сферы влияния. Намек на то, что он не справился с прямыми обязанностями, да еще и после того, как мы с ним вместе ловили пикси, появление которого он не заметил, — здесь голос Кондора стал ехидным. — Видимо, это стало последней каплей.
<...>
— Главное, нам с Мастером Оденбергом, кажется, удалось прийти к пониманию, что взаимное сотрудничество выгоднее, чем попытки вставлять друг другу палки в колеса. — Кондор явно что-то говорил, а я прослушала и успела уловить только последнюю фразу. — Жаль, конечно, что он догадался о талантах леди Лидделл, но… Надеюсь, у него хватит ума держать эту догадку при себе.
<...>
— Мелкие фигуры очень хотят пробиться наверх, — Кондор опять завершил какую-то фразу, начало которой ускользнуло от меня.
— Я, признаюсь, не ожидал, что он в открытую покажет зубы, — Ренар подпер голову рукой и лениво ковырялся вилкой в остатках обеда.
— Я тоже не ожидал. — Кондор вздохнул. — Всегда считал его совершенно не способным на сопротивление. Мэр взвалил на него кучу лишних обязанностей, я пытался намекнуть Герхарду, что это не дело, но, кажется, в этом вопросе он предпочитает молчаливо принять свою участь. — Кондор презрительно поморщился. — А тут, видишь ли, решил меня задеть. — Он цокнул языком. — Всегда таких не любил.
— Кому-то нужно щелкать тебя по носу, Кондор, — язвительно ответил Ренар, за что получил хмурый взгляд в свою сторону. — Ты иногда забываешь о чужой гордости.
— О чужом тщеславии я забываю, не о гордости, — парировал волшебник. — Я относился к Герхарду так, как он позволял к себе относиться. И всегда был готов сотрудничать.
Ренар хмыкнул и помолчал пару минут, разглядывая сначала меня, а потом Кондора со странной полуулыбкой.
Знаете, что у тут самое смешное? У нас есть несколько кусков от лица Герхарда, и этот конфликт там не то что не показан, там всё выглядит так:
Герхард знал, что происходит в замке в лесах, знал, чем занимается Мастер дель Эйве, знал, что у того есть покровители куда более могущественные и зубастые, чем господин Феррано способен себе представить. И как бы ни хотелось Герхарду использовать случившееся, чтобы поставить молодого волшебника на место, сотрудничать было куда более выгодно для всех. Ну, или делать вид, что сотрудничаешь.
Правда, Герхард и не думал, что отпрыск семьи дель Эйве явится по первому зову, чтобы помочь какому-то горожанину. По мнению Герхарда, кто-то вроде дель Эйве мог с чистой совестью решить, что не его это дело, и либо не помогать, либо сделать вид, что никто из них здесь не замешан. Ни он сам, ни его слуга, ни девица, которую он приволок, не то чтобы она опознала обидчика, не то чтобы ей самой показать, на что способна магия вне контроля.
В том, что это ее рук дело, а не чары, призванные защитить девичью честь, Герхард был более чем уверен. Что бы там дель Эйве ни врал. Но свое дело он сделал, пусть и намеренно оставил на мальчишке след проклятия, а в вопросы лжи и политики вдаваться не хотелось. Себе дороже.
И если быть честным, то к мальчишке Герхард не испытывал ни жалости, ни сочувствия, даже наоборот — считал, что тот получил по заслугам. Хорошо, что все разрешилось с наименьшими потерями для всех.
Вот зачем всё это странное переливание из пустого в порожнее было? Нам уже энное количество страниц назад сказали, что Герхард действует по принципу "Ну, я предпочту иметь под боком эту жабу, чтобы меня не выебала гадюка". Активная фаза конфликта вообще как не показана, ходя до этого уже у нас были куски с Герхардом и Кондором, но при этом Покусаева решила нам два раза пересказать, что решил по этому поводу Герхард.
Заодно, кстати, зацените эту конструкцию:
По мнению Герхарда, кто-то вроде дель Эйве мог с чистой совестью решить, что не его это дело, и либо не помогать, либо сделать вид, что никто из них здесь не замешан. Ни он сам, ни его слуга, ни девица, которую он приволок, не то чтобы она опознала обидчика, не то чтобы ей самой показать, на что способна магия вне контроля.
Я начинаю сомневаться, что Покусаева вообще свой текст перечитывала.
Кондор собирается уйти, и Мари на него злится.
— Видящая сказала кое-что важное. Она словно знает, почему леди Лидделл оказалась здесь, и это меня и тревожит, и радует. Я хочу еще раз встретиться с Хёльдой и рассчитываю получить ответы на пару важных вопросов, — признался он. — К примеру, зачем ты понадобилась Хозяину Зимы. Но главное, что... Мари! — Он позвал меня, и я подняла голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — У тебя есть выбор. Что бы она там ни сказала, выбор у тебя точно есть. И свобода воли тоже.
Надо же.
— Да, — ответила я с кривой усмешкой и решилась напомнить ему: — Она там еще что-то насчет овечки в стае волков говорила. А еще про темный лес и чью-то тень. И знаешь что, Кондор? — Я аккуратно положила приборы на тарелку и отодвинула ее от себя. Спасибо, наелась. — Чем больше вокруг неизвестности, тем мне страшнее. Я тоже очень хочу получить ответы на свои вопросы. Как-то слишком много их накопилось за последние сутки.
— Как пожелаешь, — ответил он. — Но не сейчас. Мне нужно уйти, и, скорее всего, меня не будет до позднего вечера. Я хочу навестить Габриэля, — пояснил Кондор в ответ на мой гневный взгляд и подмигнул. — Передам от тебя привет, милая, там будут рады. И, кроме того, надо завтра же познакомить тебя кое с кем, но о встрече с ним придется заранее договориться.
На его лице появилась виноватая улыбка.
Я почувствовала, как меня снова заполняет чувство злости и потерянности.
Нет, я понимала, что, наверное, слишком многого требую, когда прошу разговора прямо сейчас, но мне казалось, что меня оттолкнули в сторону. Словно я и все мои беды — и те, о которых я знала, и те, которые разглядела Хёльда, стали вдруг неважны перед другими, очень, очень важными делами.
Эта вялая сцена нам должна передать, что Кондор сильно обидел Мари.
Между тем Мари от обиды не может заснуть, и Ренар берётся её развлекать. Он учит Мари играть в карты (и мы заодно узнаем, что Сильвия восстанавливает магический баланс в замке, потому что магия из прошлой главы всё заморозила), а потом рассказывает о себе. Он наемник, был в охране одного городка, и там встретил мальчика-мага, который очень хотел найти подвигов на свою жопу, нашёл, использовать заклинание, которое его переебало, и с тех пор его кукуха требует хорошего орнитолога. Но ладно, история просто призвала немного напугать Мари, меня тут раздражает другое. До этого Покусаева вообще никак не намекала, кто Ренар на самом деле такой. С одной стороны он дружит с Кондором, и их отношения мало похожи на отношения начальника и подчиненного, с другой стороны Герхард относится к нему так, будто он бродяга, который вылез из-под моста, воняя немытым телом на километр, и взялся просить у него милостыню. Мари не видит тут вообще никаких противоречий и никак это не анализирует. В результате выходит похоже на все эти фички, которые придумываются прямо в процессе написания, и все сюжетные повороты вписываются туда задним числом, без подготовки.
От этой сюжетной линии я ещё побомблю дальше, кстати.
А пока у нас следующая глава. Начинается она с того, что Кондор приходит на Тайное Собрание обсуждать свои Тайные Планы. И заодно сообщить другим заговорщикам (принцу и господину Блэкторну), что у него там внезапно ещё одна тян вывалилась из портала. Эти встречи "на высшем уровне" производят впечатление какого-то совсем откровенного детского сада, потому что Кондор такой: "ну вот у моего помощника какая-то тян вывалилась из портала", а принц ему отвечает: "Ну, нехорошо вышло, но я сейчас и её гражданкой нашего королевства запишу!"
Реально не верится, что всё это написала взрослая тетка, а не пятнадцатилетняя девочка.
А я между тем продолжаю бомбить с сюжетной линии с Ренаром.
На следующий день Мари радует нас вот таким внутренним монологом:
Задушевные разговоры о жизни, вселенной и всем остальном имеют место в двух случаях.
Когда ты пытаешься скоротать время в дороге и точно знаешь, что человека, ставшего твоим слушателем, никогда потом не увидишь.
Или когда вы с ним прониклись доверием друг к другу. Тогда долгие, перетекающие с одной темы на другую беседы становятся первым признаком начинающейся дружбы или хотя бы искреннего взаимного интереса.
Весь вечер Ренар говорил со мной об этом мире — и уже совсем не так, как прежде. Словно та стеклянная стена, прозрачная граница, разделяющая меня и тех, кто меня окружал, разбилась, я перестала быть чем-то средним между музейным экспонатом и равнодушным наблюдателем и получила полное право жить здесь, знать и понимать.
Или же этот мир заявил свои права на меня — и оставалось лишь признать их, потому что другого выбора у меня не было.
Или, может быть, дело было в том, что закончилась эта их ролевая игра живого действия, частью которой я была, пришло время выходить за пределы квенты и становиться собой. Вот Ренар и становился. Он не менялся — но раскрывался с новых сторон, позволяя мне подойти ближе.
Это, по-моему, очередной случай, когда Покусаева пытается нервно пересказать то, что не может нормально выразить. В смысле, казалось бы, всю эту историю с доверием элементарно можно было выразить через действия. Вот Мари гадает, кто такой Ренар, а тот увиливает от её расспросов, Мари досадует ("Ну и чего ты скрываешься? Едва ли ты какой-то супер-шпион"), а потом, через некоторое время Ренар всё-таки начинает раскрываться. Покусаева не способна составить даже такую примитивную сюжетную линию. У меня такое ощущение, что когда она не хочет о чём-то говорить сразу, но намеренно выпускает эту тему из виду, и смотрится это раздражающе, а с учетом того, что повествование идёт от первого лица, Мари выглядит просто картошечкой, которая катится по повествованию, не пытаясь побольше разведать о мире, в котором оказалась, и о людях, которые окружают её.
Мари между тем ПЕРЕЖИВАЕТ:
Из-за ворота нижней рубашки, которую я надела для сна, выскользнула цепочка с амулетом. Льдинка горного хрусталя удобно легла в ладонь, врезавшись гранями в кожу — не больно, но достаточно для того, чтобы отвлечься от упоения отчаянием.
Камешек оставался холодным и нагреваться от тепла моей ладони не спешил.
Я вдруг вспомнила, что каждый раз, когда Кондор брал меня за руку, его кожа тоже была немного прохладной, словно он только что вернулся с прогулки по холоду и еще не успел толком согреться.
Совершенно глупая мысль о том, что же такого важного задержало Кондора за пределами замка настолько долго, породила новую волну злобы на весь мир. Я разрыдалась так сильно, что меня едва не тошнило от слез.
Хотелось сжаться в комочек, спрятаться от мира и самой себя, исчезнуть где-то в темноте пододеялья.
Или просто исчезнуть.
Сбежать от этого всего — от пугающей магии этого мира, от его чудовищ, от неприятных чародеев и безумных пророков. Быть героиней истории оказалось очень сложно, особенно, когда тебя оставляют наедине со всеми теми трудностями, которые преследуют героинь.
И совсем-совсем не собираются исправлять все щелчком пальца.
Нет, я отлично понимала, что у всего были причины.
Я отлично понимала, что мне никто ничем не обязан.
Но жалость к себе, замешанная на этой отчужденности, на том, что я вдруг осознала степень одиночества в этом мире, жалость, настоянная на обидах и приправленная страхами, была сильнее меня.
Вообще это смотрится максимально неестественно, что у Мари есть какие-то слоты для переживания, а в остальное время она ведёт себя как ни в чём не бывало. Покусаева в принципе не способна последовательно прописывать переживания героини.
И это особенно нелепо смотрится в следующей сцене, когда к ней заявляется Кондор и начинает извиняться:
— Я пытался закончить дела пораньше, Мари, но, увы, меня задержала одна не самая приятная встреча и сопутствующий ей еще менее приятный разговор, — сказал он прохладно. — Мне сказали, что ты ушла спать, поэтому я решил отложить нашу беседу на утро. Очень сожалею, если не оправдал какие-то надежды.
Я тряхнула головой, не до конца понимая, к чему эти слова и не послышалось ли мне в них оправдание.
— Я не... Стоп. Что ты тут делаешь?
— Как — что? — усмехнулся он. — Пришел отвечать на вопросы, которые ты так жаждала задать сегодня за обедом. Чем ты опять недовольна?
— Я не недовольна, — ответила я, стараясь сохранять спокойствие, потому что яда в последней фразе было чуть больше, чем надо. — И я на самом деле ушла спать, и, знаешь ли, мне тут сказали, что ваши строгие правила содержат некоторые ограничения на присутствие взрослых мужчин у леди в спальне. Так что...
Я хотела сказать «а не пошел бы ты отсюда со своими претензиями, господин волшебник», но прикусила язык. Это было грубо и несправедливо.
— Вот как? — Кондор, кажется, был немного удивлен моим отпором.
Он вдруг сделал шаг вперед и прежде, чем я успела что-то предпринять, оказался рядом и ловко вытащил цепочку у меня из-за ворота. Она натянулась, слегка врезавшись в шею. Маг осторожно, но крепко держал в руках кристалл и внимательно смотрел в его холодную глубину, пока не увидел что-то, что заставило его перевести взгляд, очень строгий, почти царапающий, на меня. А я от испуга боялась пошевелиться.
— Ты его не снимала?
— Нет! Даже не думала! — Я выхватила амулет из его руки и спрятала, поплотнее запахнув одеяло на груди. — Кондор, я готова мириться с твоей бесцеремонностью, но ты хотя бы объяснись!
Извинений я не жду.
Он в ответ тяжело вздохнул и с неохотой признался:
— Я был не прав. И поспешил с выводами.
Я хмыкнула и открыла рот, чтоб съязвить, но Кондор продолжил:
— Извинения на словах обычно кажутся мне не слишком правдивыми, поэтому, если у тебя есть сейчас силы, я хочу предложить тебе прогуляться. И немного поговорить. Я удивленно моргнула, зыркнула на свои босые ноги, а потом изогнула бровь:
— Что, вот прямо сейчас?
— Сейчас. Нет, не перебивай, пожалуйста. — Он жестом остановил меня, когда я опять попыталась что-то сказать — что-то насчет позднего часа, усталости, всего такого, что стало бы замечательным поводом пойти и поплакать еще. В одиночестве. — В моей голове много злых мыслей, — сказал он задумчиво и почти смущенно. — Не ожидал, что среди них окажутся еще и те, которые напоминают мне о невыполненных обещаниях. Я подумал, что это твоя обида, и она очень мешала мне заснуть. — Он заметил, что я невольно потянулась рукой к цепочке. — Но раз уж я все равно здесь, предложение о прогулке все еще действует.
Кондор настороженно замер, словно ждал от меня чего-то плохого. Тоже — злого. Топанья ножкой, к примеру, или предложения пойти куда-нибудь далеко.
Я молчала и старалась не шмыгать носом.
— Итак, милая. — Он наклонил голову набок, со скорбной миной посмотрев в пустую чашку, а потом, уже с хитроватой улыбкой, на меня. — Я предлагаю тебе полчаса прогулки на относительно свежем воздухе. Можешь надеть свои иномирские штаны, если тебе в них удобнее.
Проблема в том, что Покусаева в принципе не способна прописать убедительную ситуацию обиды, чтобы читатель такой: "ууу сучка крашена мудак этот Кондор, совсем охуел, пусть извиняется перед Мари!". Напряжения не чувствуется. Обиды Мари тоже. Предыдущий вечер она вообще душевно болтала с Ренаром.
Кондор отвёл её в какой-то сад, там почти ничего примечательного, обычный Енисей вместо текста. Мы узнаем, что Мари случайно умудрилась передать свои мысли Кондору, несмотря на талисман, который тот ей дал — она каким-то образом приглушила работу талисмана. Ну и они немного говорят, что учиться магии тяжело.
Вся веселуха начинается на следующий день, когда Кондор опять ведёт Мари куда-то.
Так как Покусаева совершенно не способна строить эпизод, получается комический эффект:
Кондор ждал меня в кабинете, одетый для выхода — не так парадно, как требовал дворцовый этикет, но и не так просто, как он одевался обычно. Однотонный жилет под темно-синим сюртуком был застегнут на все пуговицы, волосы собраны в хвост. Я моргнула и качнулась на каблуках, покрепче сжав в руках пальто, которое Сильвия вручила мне на выходе из комнаты. Кондор тоже держал в руках плащ, так что, решила я, мы будем не в помещении.Волшебник еще раз окинул меня оценивающим взглядом с головы до ног и удовлетворенно кивнул. Кажется, я прошла какой-то тест, мою внешность сочли подходящей и одобрили.
— Готова? — спросил Кондор.
Почти ласково, так, что было ясно: он чувствует мое волнение и хочет поддержать.
«И еще, — подумала я, — Кондор сам волнуется. Просто хорошо это скрывает».
— Да, — коротко ответила я и протянула ему руку.
Перчатки, я помнила, лежали во внутреннем кармане пальто, Сильвия сказала об этом.
Прежде, чем сделать шаг вперед, я опять зажмурилась, облизав пересохшие губы. Наверное, это стало таким ритуалом: я позволяла себе быть ведомой, потому выбора у меня особенно и не было, оставалось лишь изображать покорность, наблюдать и думать, что делать дальше.
Рука, которая одновременно вела меня вперед и служила опорой, была твердой и прохладной, как обычно.
С той стороны мы оказались в помещении. Совершенно точно, если судить по температуре и запахам.
Я понимаю, что Покусаева хотела дать Мари потерзаться из-за того, её постоянно куда-то ведут, а она сама не знает, что в этом мире делать, но Покусаева так неудачно расположила этот отрывок перед тем, как они вошли в портал, что хочется ехидно прокомментировать, прости господи: «Маршрутки тебя, наверное, вообще травмируют к хуям: маршрут не выбираешь, ходят они не по твоему желанию, а как гортранс скажет, и ведёт их какой-то левый человек! Никакой свободы воли!»
Межу тем Кондор приводит Мари в местный Хогвартс академию магии.
Я тебе больше скажу. — Он приоткрыл передо мной тяжелые деревянные двери, ведущие на широкую мраморную лестницу. — Ты будешь немного... удивлена, когда мы дойдем до ректора.
"Я вот буду не очень удивлена, — подумала я. — Он окажется очередным бисененом, который назовёт Мари "дитя" или как-то ещё в этом роде".
Ну ок, директором оказался батя Кондора, но я тоже оказалась права: он бисенен (ток постарше) и тоже называет её "девочкой" и "милой".
Ну и тут Покусаева ушла в отрыв. Мари у нас не просто ведьма, она особенная. 
— Я сейчас повторюсь, — продолжил Парсиваль. — С точки зрения науки нашего мира вы — нечто уникальное и исключительное. Невозможное, я бы даже так сказал.
а потом, когда Кондор выйдет, его батя скажет, что она ещё более особенная :
Он не скажет тебе правду, потому что для него это будет... признанием в слабости, что ли? Но в его, скажем, сделке с теми силами, которые привели сюда тебя, есть одна важная деталь. Такой… секрет-секрет. Если ты умрешь… — Его голос стал тихим, и острые когти страха вцепились мне в плечи, вызывая озноб. — Если ты умрешь, милая, Юлиана ждет нечто страшнее смерти.
И нахуя, спрашивается, были все эти пляски с тем, что Мари у нас not like other popadankas, если она не только типичная Мэри Сью, вокруг которой все герои ходят на цырлах, но ещё и обладательница Особого Дара?
Кстати, вот вам ещё образчик унылого многословия от Покусаевой:
Это было обещание помощи, и он предлагал ее без какой-то фальшивой теплоты или ложного сочувствия, как человек, который осознает свою власть над сущим и воспринимает ее как должное. Кажется, ему было все равно, что на этот счет думаю я, и за спокойствием на лице — ни тени лишней доброжелательности, но и ни намека на презрение или раздражение — читалась полнейшая уверенность, что я не оттолкну предложенную помощь. А я понимала, что если я посмею сейчас сопротивляться, если выпущу колючки, то эту помощь я все равно получу — но мне совершенно не понравится процесс.
Это реально можно было бы уместить в одну строчку:
«Он говорил тоном человека, от чьей помощи не отказываются. И я тоже не посмела от неё отказаться».
Извините за корявость формулировки, я уже ебнула бутылку игристого, пока писала.
Между тем батя Кондора предлагает Мари опеку своей семьи, и Мари размышляет по этому поводу:
Я посмотрела в чай, который уже заметно остыл — настолько, что его можно было пить большими глотками.
Стенки у чашки были тонкие, белые, с тонкой серебристой каймой, идущей по краю. Я думала, что, наверное, в этом мире это еще один из многочисленных крохотных, едва заметных признаков особого положения человека — возможность пить чай из таких вот чашек. Возможность сидеть в уютном кабинете за массивным столом, в окружении стеллажей с застекленными дверцами. Возможность учиться в Академии, особо отмеченной на карте страны, в которой находится. Возможность быть на «ты» с будущим правителем соседней страны. Пожертвовать чужой девушке рубашку из очень тонкой, невероятно мягкой ткани — и даже не намекать, что вообще-то ее нужно уже вернуть.
Мне предлагали стать частью семьи, положение которой не просто отличалось от того, к которому я привыкла, оно было где-то за пределами моих самых смелых фантазий о социальной карьере. Предлагали, и я это понимала, не потому, что я заслужила это, а лишь потому, что моя беззащитность ставила под угрозу благополучие одного из них.
Это очередной случай, когда Покусаева переливает из пустого в порожнее. Мы прекрасно знаем, что у Кондора высокое социальное положение, не обязательно повторять это для особенно забывчивых читателей. Если уж хотелось сделать рефлексию героини по этому поводу, то можно было бы сделать акцент на чём-то, о чём мы не знаем. Например, на семейной истории и социальном положении семьи самой Мари. Типа «Вот, у них замки, должности, власть, балы, а я наследница крестьян Пупкиных-Залупкиных, мой «замок» — это хрущёвка в Подмосковье, и из всего наследия предков — только сундук от бабушкиного приданого, с которым дедушка и бабушка приехали из деревни покорять Москву».
Мари, конечно, согласилась, подписала бумаги, ей потом назначат наставника. Интересно, окажется ли он очередным бисененом, который называет её «дитя»?..
А между тем Кондор повёл Мари погулять, а Покусаева снова радует нас описаниями:
Снег пушисто укрыл перила и каменные фигуры грифонов, сидящих у основания лестницы и смотрящих прямо вперед на точно таких же грифонов около точно такой же лестницы в крыле напротив.
От этого описания я уже в голос завыла:
Мы застыли на небольшой площади, которая расположилась сразу после спуска с моста. Вокруг были невысокие дома: серо-коричневые каменные стены, кое-где покрытые пятнами лишайника, треугольные крыши, печные трубы, окна с витражами — единственные яркие пятна здесь. Людей я пока не видела, только птиц — воробьев и галок, и, кажется, куда-то за угол убежала пестрая кошка.
Поясняю, почему завыла, если кто не понял:
▼Скрытый текст⬍
Это витражи собора святого Вита в Праге:
Это то, как собор святого Вита выглядит снаружи пасмурным днём (а в романе именно он):
Да, витражи снаружи вообще не видны. Витражи вообще нужны для того, чтобы цветной свет был внутри, а не снаружи, господи. Чтобы их было видно снаружи, внутри должны ебашить софиты, наверное
А между тем Кондор говорит, что познакомит Мари со своей родней, рассказывает о своей сварливой тетушке, и на этом глава заканчивается.
Сдулась борцунья за свободу слова.
)
.
На-ху-я? Что за Теплый Домик на тыщу страниц? И я вообще не понимаю, чего эта Мари хочет от жизни. Вернуться домой? Ни малейшего желания. Приключаться в дивном новом мире? Восторгов не видно. Закрутить роман с кем-то из бисененов? Да у нее глыба льда в трусах. Ну, может, хотя бы подружиться с кем-то? Так это не воробушек-социофобушек, а целый рак-отшельник. Не, конечно, если Покусаева ставила целью показать, что скучная аморфная деваха будет бесцельно пропердывать диван в самом разволшебном мире, — шалость удалась на 1000%.