У меня в детстве-юности имелся свой The Пиздец, который перепахал мне психику навсегда и аукается до сих пор, но то был пиздец немного иной породы, и поэтому я могу читать "Ванессу", с одной стороны, не триггерясь, а с другой, узнавая. Лиловая река — это то, как пиздец вплетается в жизнь. Как психика жертвы раздваивается и расщепляется, пытаясь вместить две противоречивых установки:
- мне причинили огромное зло;
- всё нормально же, обычная жизнь, не о чем тут разговаривать и никакая я не жертва.
И поэтому так труднодостижим, почти нереален тот финал из более добрых книг с жёлтым солнышком и синей речкой, где жертва берёт себя в руки и добивается возмездия, а насильник гниёт в тюрьме, всеми порицаемый/умирает с колом в жопе. Потому что для возмездия нужно перестроить скелет психики. А этот скелет нарос вокруг травмы (защищая тебя же, между прочим, чтоб ты совсем кукухой не поехала). Ты буквально дерево, выросшее вокруг железного штыря, как на тех фотках. Дикая природа удивительна. Да, фигура суровой мстительницы, которая встаёт на ноги и надирает всем задницу — красива и в каком-то смысле терапевтична, но бывает и вот такая хуйня, негероическая, некрасивая.
Вот в том, какой неприятной выписана Ванесса, я тоже вижу авторскую честность и талант. Не мелкая пятнадцатилетняя Ванесса — ту просто очень жалко. Ей я всю дорогу бешено сочувствовала, она тупо одинокий подросток (уже слышу, как холиварочный греческий хор заводит припев: "Нитакуся! Нитакуся!") — но ёпта, для подростка нормально ощущать себя Не Такой, Как ВсеТМ. Особенно если ты одинока и тебе даже булку в столовой пожрать не с кем. Скажу больше, ощущать что-то другое в такие моменты, ну, объективно трудно. А тут появляется взрослый мудак и говорит тебе то, что ты хочешь услышать больше всего. Ты не ущербна, ты уникальна. Ты не изгой, ты просто мудрее и взрослее их всех. И далее по тексту.
(Со мной, повторюсь, такого не случалось. Но схему я более чем понимаю.)
Взрослая Ванесса — вот там уже сочувствие мешается с отторжением. Ну, нездоровье редко бывает красивым, чоуштам. Она сталкерит других жертв, пытается обсирать их на пару с соседкой (чсх, соседка говорит: "Э, попустись, это тупо ребёнок"). Мудила пророчил ей гениальное будущее, писательскую карьеру и путешествия, а она не может даже мусор из дома вынести. (И, что лично для меня самое страшное, так никакую книжку и не написала. Ну да, может, у неё на самом деле и не было таланта, просто в подростковом возрасте писала стихи, а взрослой бросила — так со многими бывает. А может, всё могло сложиться иначе. Уже не узнать ведь.)
Только меня не насиловали. То есть не по-настоящему. Иногда Стрейн причинял мне боль, но не так. Хотя я могла бы заявить, что он меня изнасиловал, и не сомневаюсь, что мне бы поверили. Я могла бы присоединиться к этому движению, в котором тысячи женщин возводят стены из каждого несчастья в своей жизни, но я не собираюсь лгать, чтобы стать как все. Не собираюсь называть себя жертвой. Если таких женщин, как Тейлор, утешает этот ярлык – на здоровье, но именно мне он позвонил, когда был в шаге от смерти. Он сам это сказал: со мной все было по-другому. Он любил меня, он любил меня.
Тут много что можно цитировать с курящим смайликом. Хотя моя любимая цитата другая:
Один твит включает в себя фотографию: худенькая четырнадцатилетняя Тейлор улыбается, позируя в форме для хоккея на траве. На зубах у нее брекеты. Текст кричит: «ВОТ СКОЛЬКО ЛЕТ БЫЛО ТЕЙЛОР БЕРЧ, КОГДА ЕЕ ДОМОГАЛСЯ ДЖЕЙКОБ СТРЕЙН». Я пытаюсь представить эту же подпись под фотографиями, на которых Стрейн запечатлел пятнадцатилетнюю меня с тяжелыми веками и опухшими губами, или под селфи, которые я снимала в семнадцать лет, стоя с приподнятой юбкой на фоне берез. Я смотрела прямо в объектив, выглядела, как очередная Лолита, и точно знала, кто я такая и чего хочу. Интересно, сколько жалости у них найдется для такой девушки, как я.
Я об этом много думала, и приятно, на самом деле, встречать эту мысль где-то ещё.
Мне всегда казалось, что и Набоков, на самом деле, весь об этом. "Лолита" — это такая ловушка, проверка для читателя. "История о девочке во власти опекуна-педофила" — триггерно, стрёмно. Первое желание какое? Девочку защитить, педофила закопать. И тут Набоков говорит: а если она не похожа на испуганного худенького ангела, прижимающего мишку к груди? А если у неё уже был сексуальный опыт? А если она вульгарна и не слишком умна, любит чипсы и эти дурацкие подростковые журналы, вызывающие кринж уже самой обложкой? И напротив — он умён, тонко чувствует, поэт в душе, и так сильно страдает...
И блядь, работает же. Читатель с пугающей готовностью забывает, что вот эта мелкая вульгарная сучка, заставляющая страдать поэта — всё ещё ребёнок. Что у неё умерла мама. Ей буквально некуда деться, она втайне копит какие-то там медяки, надеясь сбежать (медяки, которые Гумберт ей даёт в оплату за минеты, блядь, и он же отбирает, когда находит тайник).
Вот из-за таких цитат я прям нешуточно рада, что "Моя тёмная Ванесса" написана. Это облегчение — понимать, что не ты одна про это думаешь, не тебе одной это кажется стрёмным. Про сексуальное насилие над детьми вроде и много говорят, но создатели будто чуют спинным мозгом: одна ошибка, и ты ошибся, жертву надо подавать как можно ближе к худенькому большеглазому ангелу. Только тогда задумка сработает и ей посочувствуют. Круг замыкается.
Я не знаю, можно ли тут что-то исправить, или это просто вшитый баг homo sapiens, как "падающего толкни", как вот это всё гадкое и звериное, что мы вроде в себе и не любим, но изжить вряд ли сможем. От подруги недавно узнала такое понятие, как "сепарационная ненависть" — то, что заставляет птиц выталкивать из гнезда подросших птенцов. Пока детёныш маленький, его хочется защищать, но вот он подрос, и ты выписываешь его из категории "детёныш", тебе его больше не жалко, он тебя бесит. Разобьётся — ну, эволюция сурова.
Но сам факт, что про это пишут, иррационально радует. Я их тех мерзких людей, которые считают, что книжки (особенно популярные) таки могут влиять на общество, и посылы в художке таки бывают важны. Хорошо, что книжка есть, и даже вроде как хайпанула.