Холиварофорум

Анон

Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

Безблог для проведения вхумп-феста.

Whump - кинк, в котором персонаж переживает сильные физические или эмоциональные страдания. Потом персонажа могут утешить, но это не точно.

Программа:

1 октября: Пытки, казнь, наказание
6 октября: Болезни, отравление, удушье/утопание
10 октября: Травмы, переломы костей, истечение кровью
15 октября: Ожог, переохлаждение
20 октября: Плен, ловушка, ограничение подвижности
24 октября: Слезы, крики
28 октября: Свободная программа

Правила:
- Сроки проведения феста - с 1 по 31 октября 2025 года. На каждую тему дается несколько дней. Если вы не успели написать работу за заданное время, выкладывать все равно можно и нужно!
- Можно выкладывать работы прямо тут, а можно - нести ссылку на другой ресурс. Ссылки и работы выкладывать под кат с указанием темы.
- Формат участия любой: тексты, арты, видео и т.д.
- При желании можно написать несколько текстов на одну тему. Можно участвовать во всех темах, а можно - только в одной. А можно ничего не приносить и просто поддержать авторов.
- Можно вбрасывать любые заявки - может быть, они вдохновят авторов.

Whumptober-2025?

1. Почитаю(голосов 8 [44.44%])

   44.44%

2. Напишу(голосов 5 [27.78%])

   27.78%

3. Я мимокрокодил(голосов 5 [27.78%])

   27.78%

Всего голосов: 18

Гости не могут голосовать

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

Почитаю, возможно драбблик напишу!

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

   

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

Первый пошел. 1 октября. Без названия. Плен, пытки, ангст, запугивания.

▼Скрытый текст⬍

На местах вроде его люди просто так не оказываются. Либо тут удерживается тот, кому на все и всех наплевать, кроме разве работы, лишь бы платили. Либо те, кому такая власть и сила, прямая, как дубина, телесная, как крюк под ребро, милее всего. Ну вот он был вторым, так вышло.
Не все ему нравилось, но вот одно он любил и не скрывал — когда с той стороны высокородные в этих подземельях оказывались. Особенно хорошо, если ещё небитые, или почти небитые. Чтобы побольше гонору осталось. Ещё лучше, когда вояка, привык в себя и свою силу верить. Чтоб выбивать эту силу и веру из-под ног по камню. И смотреть.
И видно командующий не просто так его сюда отправил. Знал, небось, что ему любо.
Жаль только, не видел, как этого на цепь сажали.
А без этого Бек к пленному бы и не подошёл, потому что командир вражьих конных тысяч и без оружия порвал бы его как тряпку. Не потому даже, что сильнее, Бек слабаком не был. А потому что те конники через одного отморозки, а командиры их больше всех. И потому что алеи никогда не ставят в командиры по знатности, а только по воинским заслугам. Так что то ли ему, Беку, повезло по крупному, то ли ему подгадили по крупному же — обламывать такого придется упорно и долго.
Другого такого бы на месте убили, на самом деле, потому что в рабстве от него одни хлопоты, не работать будет, а сплошь на бунт подбивать. Вот только этот был, гад, королевских кровей. И поломать сам командующий велел, мол, не просто разговорить, а так проломить, чтоб на службу к ним пошел в конце концов. То есть, ещё и калечить нельзя, ну, пока не велено.
Так что Бек пришел и долго молча инструмент свой раскладывал, да присматривался. А этот присматривался тоже. Так и зыркал. Молодой ещё. Красивый... ещё. Раненый, без этого бы и не взяли, и бледный от потери крови. Зыркал, смотрел невольно на железки, ждал. Цепь на прочность точно уже пробовал, вон из-под ошейника и браслетов кровь выступила. Дурень.
С помощником Бек заранее сговорился, и сапоги правильные надели оба.  Так что он знак дал, и помощник пленного просто скамьей огрел, по ногам и по спине вытянул. А затем пинать начали в четыре сапога, не просто так, а все больше по почкам, да по ране, да по ногам. С умом - не по голове, а этот сразу то не поймет. Он сейчас ничего не поймёт. Он только в ахуе будет, а Беку того и надо.
И лицо у него было что надо. Даже не испуганное - обалдевшее. Правда, потом все же клубком свернулся и голову заслонил, но первое дело сделано было. Ну и нос ему Бек все же разбил, для начала.
Долго потом можно это лицо вспоминать. Когда ихних вояк первый раз ногами бьют, лица у них всегда потешно недоуменные и обалдевшие - как это? С ними и такое? Как так можно?
А ещё и не так теперь можно. Привыкайте.
Ну и потом они его руки вдвоем к каменюке прикрутили, пока этот от боли в ране не прочухался ещё.
— Ты привыкай, — дружески посоветовал Бек. — Это блюдо тут привычное. Что там от тебя хотят? Службы, что ли?
Алей молчал. Только жилистые руки в кандалах напрягались до побеления, но оторвать железо от камня все же не могли.
— Ну вот значит и будем встречаться, пока на службу не пойдешь. Близкими друзьями станем. Пока что по мелочи, а там видно будет. Благоразумным будешь - целым останешься. Не будешь благоразумным - у нас и калеке без ног или рук службу найдут.
Бек выбрал щипцы, наклонился над камнем.
— Или там хрен мужской тебе, красивому, тоже на службе особо не пригодится.
Алей кулаки сжал, но Бек ухватил ноготь с большого пальца и привычно дёрнул. Отбросил. Как алей смотрел, ему чем-то не нравилось. Что не орал, это пустяки, под калёным железом потом заорёт, как все. Но смотрит неправильно. Он сейчас думать про хрен свой драгоценный должен.
Три ногтя спустя Бек вдруг понял.
Вот как на ногти этот алей смотрит - как на то, чего уже сейчас не будет. Попрощался. Вот такое же лицо у него стало, когда он сказал про хрен.
Тоже, кажется, попрощался. Мысленно.
Хреновенько. На хренах многие ломаются, да на мысли, как их сохранить.
Ладно, Бек попозже ещё к чему нибудь прицепится. Что-то алей должен ценить больше всего, этот вояка королевской крови. И надо просто найти. Может ему рука и воинское умение дороже хрена. Может, глаза красивые. Может, жаждой взять выйдет.
Совсем калечный командующему не нужен. Ну, пока не нужен.
А то мало ли, сгодится врагов пугать.
Алей пока не кричал. Только капли пота катились по пока ещё чистому и правильному лицу, разбавляя засыхающую кровь из носа.

Отредактировано (2025-10-02 12:14:25)

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

1 октября: Пытки, казнь, наказание.
1912 слов, псевдоисторичка, Франция, слэш, ангст.

▼Скрытый текст⬍

Жульен неловко повернулся на гнилой соломе, и из его горла вырвался короткий глухой стон. Звук разбудил что-то в груди Этьена, что-то тяжелое и холодное, что он старательно не замечал последние дни. Он протянул руку и осторожно коснулся влажного лба.

Веки Жульена приподнялись. Глаза были мутными, лихорадочными, но он был в сознании. Этьен помог ему устроиться так, чтобы голова художника лежала на его коленях. Ткань брюк была жесткой от грязи и пота, но это уже не имело значения. Ничто не имело значения, кроме этих нескольких часов.

Потемневшая рука Жюльена уже источала сладковатый запах гниения. Пальцы раздулись и были искривлены. Когда Жюльена брали, тот пытался убежать. Его догнали на лестнице, и капрал Монтебур — человек, лишенный воображения, но весьма практичный, — сломал ему руку о перила.

— Который час? — прошептал Жюльен.

— Не знаю, — ответил Этьен.

Свет в единственное окно камеры почти не проникал. Зарешеченное отверстие выходило во двор, где солдаты сменяли караул и иногда справляли нужду.

В углу кто-то кашлял. Типограф Луи, которого привели три дня назад. Он перестал говорить после второго допроса — просто сидел, уставившись в стену, и постоянно кашлял.

— Холодно, — пожаловался Жюльен.

Этьен снял с себя остатки окровавленного вонючего сюртука и накрыл его плечи. Движение отозвалось острой болью в ребрах. Левая сторона все еще не дышала нормально после веревок и рычагов Делорма. Это было неделю назад. Или десять дней. Время потеряло структуру, как и тело Этьена.

Жульен смотрел на него снизу вверх слишком трезвыми глазами. Ждал, что Этьен что-то скажет. Но Этьен молчал. У него не хватало духу лгать, говорить, что все будет хорошо, что они выживут, что кто-то придет. Никто не придет. Все, кого он знал, были либо мертвы, либо в бегах, либо сидели в таких же камерах по всему Парижу. А те, кто остался на свободе, знали о нем правду.

Сначала он молчал. Когда его раздели и привязали к столу, он молчал. Когда Делорм спокойно, почти вежливо объяснил процедуру, он молчал. Когда веревка начала натягиваться, скручивая его руки и ноги, выворачивая суставы из гнезд, он закричал. Он не помнил, что именно кричал. Помнил, как открывался его рот, как из горла вырывались звуки, которые не были словами. А потом стали словами. Именами. Датами. Адресами. Он говорил и говорил, захлебываясь словами, лишь бы остановить боль. Делорм записывал, кивал, иногда уточнял детали.

Он всех сдал.

Когда его отвязали, он не мог стоять. Его бросили обратно в камеру как мешок с дерьмом. Он и впрямь был мешком с дерьмом, не больше.

Всех сдал.

Жюльен тогда еще не проснулся. Он лежал в углу, и Этьен не знал, жив он или мертв. Только через два дня Жюльен открыл глаза и спросил, где они.

Этьен моргнул, заставляя себя вынырнуть из воспоминаний.

— Ты голоден? — спросил он Жульена.

— Нет.

— Надо есть.

— Зачем?

Хороший вопрос. Зачем есть, если через несколько часов тебя поведут на эшафот? Этьен все равно протянул руку к миске, стоявшей у стены. Он зачерпнул немного покрытой пленкой жира холодной баланды пальцами и поднес ко рту Жюльена.

— Открой рот.

Жюльен послушно открыл. Проглотил. Поморщился.

Этьен вытер пальцы о штаны. Боль в ребрах усилилась. Он осторожно лег рядом с Жюльеном, стараясь не тревожить его руку. Солома пахла мочой и гнилью. Где-то наверху хлопнула дверь, и кто-то закричал — короткий, испуганный крик, который оборвался так же внезапно, как начался.

— Это Бернар, — сказал голос из темноты.

Этьен повернул голову. В другом углу сидел старый учитель латыни, которого обвинили в хранении запрещенных памфлетов. Его длинная седая борода слиплась от крови. Его избили при аресте.

— Откуда вы знаете? — спросил Этьен.

— Узнал голос.

Жюльен вздрогнул. Этьен положил руку ему на грудь, почувствовал ладонью больной стук сердца.

— Не слушай, — тихо сказал он.

— Я слышу.

— Не слушай.

Но звуки проникали сквозь стены, сквозь решетку, сквозь кожу. Топот солдат. Волочение тела. Лязг металла. Где-то далеко опять упало тяжелое лезвие гильотины.

Этьен закрыл глаза. В темноте было чуть легче. Можно было притвориться на минутку, что он находится где-то в другом месте. В своем кабинете с видом на Сену. В постели Жюльена, маленькой комнатке на Монмартре, где пахло краской и скипидаром. Но темнота не помогала. В ней жило нечто хуже звуков. Скрип пера. Вежливое хмыканье Делорма. Тридцать два имени.

— Больно, — сказал Жульен.

Этьен открыл глаза. Лицо Жюльена было совсем близко, бледное, покрытое испариной. Губы потрескались, в уголке рта засохла кровь. Когда-то это лицо было красивым — резкие скулы, тонкий нос, смешливые глаза. Теперь оно выглядело как карикатура. Интересно, рисовал ли Жульен себя? Этьен его ни разу не спрашивал.

— Я знаю, — сказал Этьен.

Когда пришли за Этьеном, они конфисковали все. Бумаги, книги, письма. Его дом опечатали. Слуги разбежались. Все, что он имел, исчезло за одну ночь.

А Жюльена взяли через два дня. Предупредить его было некому. Этьен уже сидел в подвалах Консьержери и говорил Делорму все, что тот хотел знать.

В груди шевельнулось то огромное, притаившееся там, то, о чем он не думал. Вина. Тяжелая, как камень, и живая, как плотоядный червь. Она грызла его изнутри, но он не позволял ей подняться на поверхность. Проще было держать это где-то глубоко, за толстыми стенами.

Жюльен открыл глаза.

— Ты молчишь.

— Устал.

— Соври мне.

Этьен посмотрел на него. В глазах Жюльена было что-то отчаянное. Желание верить хоть во что-то, даже зная, что это ложь.

— Не могу, — сказал Этьен. — Я не умею.

Жюльен слабо улыбнулся.

— Я знаю. Поэтому я и... — он замолчал.

Этьен знал, что он хотел сказать. Поэтому я и любил тебя. Или люблю. Или любил бы, если бы у нас было время.

У них не было времени.

Снаружи послышались шаги. Этьен невольно напрягся. Жюльен тоже услышал — его тело задеревенело под рукой Этьена.

Дверь открылась со скрежетом. В проеме появился силуэт с фонарем. Свет ударил по глазам, ослепил.

— Дюпре, — позвал солдат.

Дюпре. Луи Дюпре. Типограф Луи.

— Вставай. Пора.

Дюпре не двигался. Солдат вошел в камеру, и Этьен увидел его скучающее лицо. Он делал свою работу. Этьен тоже мог бы делать свою работу.

— Я сказал, вставай.

Дюпре попытался подняться, но ноги не держали. Солдат молча схватил его под мышки и потащил к выходу. Дюпре не сопротивлялся. Он смотрел прямо перед собой, пустым взглядом, и продолжал кашлять — влажно, захлебываясь.

Дверь закрылась. Темнота вернулась.

— Сколько осталось? — спросил Жюльен.

Этьен огляделся. Учитель латыни в углу. Два брата, портных, обвиненных в печатании листовок. Женщина средних лет, чье преступление Этьен не знал — она не говорила с момента ареста. И они двое.

— Шестеро, — сказал он.

Жюльен кивнул.

Этьен притянул его ближе, стараясь не задеть больную руку. Жюльен был горячим, лихорадка пожирала его изнутри. Гниение распространялось быстро. Если бы казнь не была назначена на сегодня, он умер бы через день-два. Может, это было милосердием — умереть быстро, от лезвия, а не медленно, в агонии.

— Жаль, что мы встретились, — вдруг сказал Жюльен.

Этьен замер.

— Если бы мы не встретились, ты бы не попал сюда, — продолжил Жюльен. — Ты бы не стал... — он не договорил.

Стал помогать оппозиции. Финансировать печать. Прятать беглецов. Да. Все это началось с Жюльена, с его страстных речей, его рисунков, его веры в то, что мир можно изменить.

Этьен был старше. Опытнее. Он знал, что ничего не изменится. Что короли будут сменять королей, а народ останется народом. Но Жюльен верил, и это было... красиво. Этьен позволил себе поверить тоже, хотя бы на время.

— Мне не жаль, — мягко сказал он.

И это была правда. Он не жалел ни о чем, кроме одного. Кроме имен, которые он выдал. Кроме людей, которых обрек.

Но о Жюльене он не жалел.

Он помнил, как это начиналось. Маленькая комната на последнем этаже. Покосившийся стол, заваленный эскизами. Запах масла и краски. Жюльен открыл дверь, удивленный и смущенный, и Этьен уже тогда совершенно точно знал, что совершает ошибку. Но он вошел. Поставил бутылку на стол. Они выпили, неловко молчали, потом говорили до рассвета. О политике, искусстве, революции. О жизни, которая казалась возможной.

А потом Жюльен поцеловал его. И Этьен ответил, хотя знал, что это опасно. Что связь между чиновником и художником-бунтарем — это риск, который может стоить обоим всего. Он не ошибся.

Жюльен вздохнул. Его дыхание было неровным, хриплым.

— Мне холодно, — повторил он.

Этьен обнял его крепче. Боль в ребрах пронзила тело, как нож, но он не отстранился. Он держал Жюльена, чувствовал, как его трясет, как лихорадка съедает его изнутри.

Жюльен закрыл глаза. Его дыхание начало замедляться, выравниваться. Этьен смотрел на его лицо, на тени под глазами, на впалые щеки. Он пытался запомнить каждую черту.

Учитель латыни в углу начал бормотать молитву. Слова терялись в темноте, смешивались с дыханием, стонами, шорохом крыс.

Этьен не молился. Он давно перестал верить в Бога. Если Бог существовал, он был равнодушен к людям. Или слеп. Или жесток. Какая разница?

Дверь снова открылась. Снова свет, снова солдат.

— Бернар и Клеман. Выходите.

Бернар и Клеман. Братья-портные. Они медленно поднялись, держась друг за друга. Младший беззвучно плакал. Старший вел его к двери, шепча что-то на ухо.

Дверь закрылась.

— Четверо, — сказал Жюльен.

Этьен молча продолжал держать его, глядя на его расслабленное, невинное лицо. Трудно было поверить, что этот человек рисовал карикатуры, которые выставляли короля идиотом. Что его остроумие было острее ножа.

Теперь его рука никогда не возьмет уголь или кисть. Она сгниет вместе с остальным телом в братской могиле.

— Я все еще верю, — тихо сказал Жюльен.

— Во что?

— В то, что это не зря. Что все, что мы делали, что-то значит. Что когда-нибудь...

Он не договорил. Закашлялся. Этьен помог ему сесть, подождал, пока кашель пройдет.

— Когда-нибудь что? — спросил он.

— Когда-нибудь что-то изменится, — закончил Жюльен. — Может, не при нас. Может, не при наших детях. Но когда-нибудь.

У них не будет детей. У них не будет даже завтра. Но Этьен не сказал этого вслух.

— Может быть, — согласился он.

Он наклонился, осторожно, стараясь не причинить боль, и поцеловал Жюльена. Губы были сухими, потрескавшимися, но теплыми. Когда они отстранились, Жюльен улыбался. Этьен обнял его, притянул ближе. Они лежали так, молча, слушая звуки снаружи. Топот сапог. Крики. Лязг гильотины.

Время текло медленно и неумолимо. Свет в окне начал меняться — темнел, становился синим. Вечер приближался.

Учитель латыни перестал молиться и теперь сидел неподвижно, уставившись в пустоту. Женщина раскачивалась взад-вперед, беззвучно шевеля губами. Этьен продолжал держать Жюльена, смотрел на его лицо в сумерках. Снаружи работала гильотина — раз, два, три. Регулярно, как часы.

Время истекало.

Он подумал об именах, которые назвал. О людях, которых предал. Некоторые из них уже мертвы. Некоторые в тюрьмах. Некоторые, может быть, успели скрыться. Он не знал и никогда не узнает.

Вина шевельнулась в груди, попыталась подняться, но он задавил ее. Не сейчас. Не здесь. Он не мог позволить себе думать об этом.

Вместо этого он думал о Жюльене. О его смехе, его руках, испачканных краской. О том, как он морщил нос, когда был недоволен. О том, как он говорил, быстро, страстно, перескакивая с мысли на мысль. Обо всем, что теперь потеряно.

Учитель латыни начал молиться снова. Женщина перестала раскачиваться. Она легла на бок, свернулась клубком, как ребенок.

Этьен смотрел в окно. Небо темнело. Звезд не было видно.

Жюльен вздрогнул во сне, застонал. Этьен погладил его волосы, липкие от пота.

— Все хорошо, — прошептал он.

Но ничего не было хорошо, и никогда больше не будет.

Дверь открылась в последний раз. Солдат с фонарем. Свет ударил по глазам.

— Вы двое, — сказал он, указывая на Этьена и Жюльена.

Этьен осторожно разбудил Жюльена. Тот открыл глаза, мгновенно понял.

— Уже? — спросил он.

— Да.

Жюльен кивнул. Попытался встать, но ноги не держали. Этьен помог ему, обнял за талию, принял его вес на себя.

Они шли медленно, шаг за шагом. Солдат шел впереди с фонарем. Коридор был узким, холодным. Стены плакали влагой. Жюльен дрожал. Этьен держал его крепче.

Они поднимались по лестнице. Каждая ступенька отзывалась болью в теле Этьена, но он не останавливался. Жюльен опирался на него всем весом, задыхался.

Наверху была дверь. За ней — двор. Эшафот. Толпа. Продолжалась неделя непрерывного праздника.

Солдат открыл дверь. Свет хлынул внутрь. Этьен остановился на пороге, зажмурился.

— Вперед, — сказал солдат.

Жюльен сжал его руку.

И они шагнули в свет.

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

псевдоисторичка, Франция, слэш, ангст.

Хорошо, анон! Спасибо. Сюжетно и жутко.

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

Оо, круто, подписался!

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

И тишина...

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

Первый пошел. 1 октября. Без названия. Плен, пытки, ангст, запугивания.

Мне понравилось, спасибо, анон!   Люблю такое… на самом интересном, правда, заканчивается    но зато можно дофантазировать)

1 октября: Пытки, казнь, наказание.
1912 слов, псевдоисторичка, Франция, слэш, ангст.

Ух! Действительно, жутко, пробирает ... Написано отлично!

Отредактировано (2025-10-03 23:46:44)

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

на самом интересном, правда, заканчивается    но зато можно дофантазировать)

У меня, анон, жесткое внутреннее противоречие между, ээ, собственно желанием удовольствия от вхумпа и желанием о нем, вхумпе, литературно и неуныло рассказать.
А литературно и неуныло в моем представлении это как бы всегда оставляя некий простор для домысливания и некое, как бы сформировать, не просмаковать вот все с начала до конца, а оставить вот что-то за кадром, потому что так волнительнее и страшнее лично мне.

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

6 октября: Болезни, отравление, удушье/утопание
1167 слов, джен, фэнтези, ангст.

▼Скрытый текст⬍

Утро Эйрика всегда начиналось с боли. С тупого давления в пояснице, словно кто-то вжимал в его спину тяжелые камни. Он не шевелился. Давно уже научился не двигаться сразу. Он знал, что первые минуты после пробуждения требовали неподвижности. В эти минуты его капризное тело, не считаясь с его желаниями, решало, насколько жестоким будет сегодняшний день.

За окном медленно проступали из тьмы искривленные силуэты башен, почерневшие от времени крыши, тонкие струйки дыма. Город оживал. Где-то внизу, в кузницах и пекарнях, уже начинался день. Но в комнате все было тихим и неподвижным, как всегда. Здесь существовали только едва слышный треск углей в камине да его собственное дыхание, которое уже начинало учащаться.

Эйрик медленно согнул пальцы правой руки. Затем левой. С усилием подтянул колено к груди, прощупал лодыжку. Отек за ночь не спал полностью. Кожа натягивалась на ступнях, ноги казались чужими, будто набитыми ватой.

Он повернул голову на подушке, и мир качнулся. Эйрик закрыл глаза, переждал, открыл снова. Потолок оставался на месте. Хорошо. Значит, сегодня будет терпимый день.

Он начал подниматься — по частям, как всегда. Сначала перевернулся на бок. Стиснул зубы от того, что боль вспыхнула в пояснице ярче, острее. Замер, дыша через нос, пока острота не притупилась. Затем спустил ноги с кровати. Они висели бесполезным грузом пару минут, пока кровь не начала циркулировать.

Подъем с постели всегда занимал время. Эйрик оперся ладонями о матрас, медленно перенес вес на ноги. Мышцы дрожали от напряжения.

Каких-то два года назад он мог пробежать обежать все лестницы в замке. Мог фехтовать до рассвета на тренировочном дворе. Мог весь день провести в седле. Теперь ему иногда удавалось вставать с постели.

Он выпрямился, придерживаясь за изголовье кровати. Постоял, ожидая, пока пройдет головокружение. В животе зародилась привычная утренняя тошнота, которая не имела ничего общего с голодом. Эйрик сглотнул, заставляя себя дышать ровно.

Он дошел до окна, держась за стену. Двадцать шагов от кровати до широкого подоконника. Теперь он считал всё. Шаги. Вдохи. Часы без боли, если такие случались.

Мир за окном продолжал просыпаться. Дождь, который лил три дня подряд, не переставая, превратил улицы в реки грязи. Эйрик видел фигуры людей, движущиеся между домами, видел повозку, застрявшую у ворот, лошадь, упрямо мотающую головой. Жизнь продолжалась. Королевство гнило с краев, как старая рана, но люди продолжали жить, потому что другого выбора не было.

Эйрик отошел от окна и начал переодеваться — в сущности, менял один комплект одежды для постели на другой. Но это тоже занимало время. Каждое движение требовало расчета: поднять руку, чтобы боль в пояснице не вспыхнула сильнее, наклониться за упавшим поясом и не упасть от головокружения. Пальцы путались в шнуровке. Он заставлял себя не спешить, не злиться на собственную медлительность. Почти получалось.

В дверь постучали. Эйрик знал этот стук.

— Войдите, Ида.

Дверь открылась, и вошла служанка, пожилая коренастая женщина с полными раздражающего сочувствия глазами. Она несла поднос с завтраком, который Эйрик, скорее всего, опять не сможет съесть. Но она приносила его каждое утро. И каждое утро он делал вид, что попытается его съесть.

— Доброе утро, милорд, — она поставила поднос с овсянкой на стол у окна.

Эйрик кивнул, опускаясь на стул. Даже это простое движение отдавалось тупой волной в пояснице.

— Спасибо, Ида.

Она задержалась, вглядываясь в его лицо.

— На вас лица нет, милорд. Может, послать за целителем?

— Не нужно, — Эйрик взял ложку. — Всё как обычно.

«Как обычно» означало боль, тошноту и слабость, которые превращали каждый день в испытание на выносливость. Ида это знала. Все знали. Но они все продолжали спрашивать. А он все продолжал отвечать.

Ида ушла, тихо прикрыв дверь. Эйрик смотрел на кашу. Желудок сжался при одном взгляде на еду. Он заставил себя взять ложку, донести до рта. Каша была чуть теплой и сладкой, как он любил, но глотать было трудно. Он съел несколько ложек, борясь с тошнотой, затем отставил миску и потянулся к кубку со смердящим отваром.

Целители до сих пор меняли состав каждую неделю, пытаясь найти то, что поможет его почкам. Но болезнь расползалась, медленно и неумолимо, не обращая внимания ни на отвары, ни на молитвы. В последний год она полностью владела его телом, как паразит. Решала, когда и сколько ему есть. Диктовала распорядок его сна. Контролировала все движения и дыхание. Но Эйрик выпил всё до дна. Отказываться было бессмысленно, а надежда, даже слабая, была лучше, чем её отсутствие.

После завтрака он долго сидел у окна, глядя на серое небо. Боль пульсировала в такт сердцебиению. В животе тянуло. Ноги были ватными. Голова кружилась, когда он слишком резко поворачивался, пытаясь проследить за проезжающей внизу каретой.

Такой теперь была его жизнь.

Маленькая комната, книги, которые он читал, если получалось сосредоточиться, и долгие часы, когда он просто сидел, ожидая, пока день пройдет.

Он старался не думать о брате. Вести приходили редко — гонцы сообщали о победах, о потерях, о медленном продвижении на север. Но ни слова о том, жив ли Ансельм, цел ли. Эйрик не позволял себе думать о худшем. У него не было сил на страх.

За окном опять начался дождь. Капли барабанили по стеклу и стекали вниз, сливаясь в маленькие ручейки. Время тянулось. Эйрик жил.

Боль усилилась к полудню. В какой-то момент она стала такой сильной, что ее уже нельзя было игнорировать. Эйрик лежал на кровати, подтянув колени к груди, и дышал медленно, считая вдохи. Одна волна накатывала, затем отступала. Другая волна накрывала следом. Он знал, что нужно было ждать. Не бороться, а просто лежать, позволяя боли течь сквозь него.

Ида приходила еще дважды. Сначала принесла обед, к которому он не прикоснулся. Затем поставила свежий кувшин воды. Она не спрашивала ничего, только меняла компресс на его лбу, а затем тихо уходила.

Часы ползли. Дождь не прекращался. Где-то внизу, в замке, текла своя жизнь. Стража сменялась на постах. Слуги готовили ужин. Министры и чиновники в больших светлых кабинетах обсуждали дела королевства. Эйрик не был частью этой жизни уже много лет. Он был таким же предметом обстановки, как висящий на стене древний гобелен. И таким же ветхим.

Боль начала отступать к вечеру, медленно, неохотно. Эйрик сидел у камина, завернувшись в тяжелое шерстяное одеяло, и смотрел на потрескивающее пламя. Усталость накатывала волнами. Она никогда не оставляла его полностью. Он мог спать двенадцать часов и просыпаться таким же разбитым. Мог лежать без сна всю ночь, слушая, как пульсирует в пояснице боль.

За окном темнело. Ида пришла зажечь свечи, помогла ему дойти до кровати. Эйрик лег, и она укрыла его одеялом, как немощного. Он не протестовал.

— Доброй ночи, милорд, — прошептала она.

— Доброй ночи, Ида.

Она ушла, и он остался один в полумраке. Свечи отбрасывали длинные тени на стены. Эйрик смотрел в потолок, на резные балки, которые знал наизусть. Боль притупилась до терпимого порога. При такой боли можно было поспать.

Он лежал, считая удары собственного сердца. Глаза медленно закрывались, утягивая его в вязкую беспокойную дрему.

Завтра будет такой же день. И послезавтра. И через неделю, месяц, год. Бесконечная череда дней. Каждый день — маленькая битва. Каждое утро — маленькая победа, просто потому, что он дожил до конца предыдущего дня.

И сквозь эту дрему, на самой грани сна и яви, ему почудился далекий звук. Тонкий, чистый, пронзающий ночную тишину. Не ветер, воющий в трубе, не скрип ставен. Звук рога, трубившего где-то далеко.

Может, это всего лишь сон. А может, его бесконечная битва была почти окончена.

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

6 октября: Болезни, отравление, удушье/утопание
1167 слов, джен, фэнтези, ангст.

Впечатляет и пробирает! Очень хорошо описана болезнь, бедный Эйрик(( Но нравится мужество и упрмяство, с которыми он превозмогает 

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

Впечатляет и пробирает! Очень хорошо описана болезнь, бедный Эйрик(( Но нравится мужество и упрмяство, с которыми он превозмогает 

Спасибо 

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

1167 слов, джен, фэнтези, ангст.

Спасибо, анон, я поежилась, вспоминая свои худшие периоды

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

6 октября: Болезни, отравление, удушье/утопание
1167 слов, джен, фэнтези, ангст.

Здорово, атмосферно так….

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

Аноны #5 и #6, вы охрененно пишете. Оба текста прямо огнище.
Второй день хожу под впечатлением, пытаюсь переварить. Перетряхнуло эмоционально сильно.
Буду теперь с осторожней, а то двойную дозу хапнул и совсем испереживался.

 

пс. Про болезнь пока не открывал. От пыток отойти немножко надо. 

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

Аноны #5 и #6, вы охрененно пишете. Оба текста прямо огнище.

Анон 5 снимает шляпу и раскланивается.

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

А надо ставить предупреждения, которые опосредованно относятся к теме, вроде смерти не главных персонажей? Или просто ключ, направление/жанр и число слов?

Отредактировано (2025-10-10 18:50:15)

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

А надо ставить предупреждения, которые опосредованно относятся к теме, вроде смерти не главных персонажей? Или просто ключ, направление/жанр и число слов?

У нас на это нет определенного правила. Можно поставить, но не обязательно

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

10 октября: Травмы, переломы костей, истечение кровью
2992 слов, псевдоисторичка, джен с элементами гета, ангст.

▼Скрытый текст⬍

На замок шла гроза. Тёмные облака заслонили солнце, вдали глухо гремело.

Дон Альваро вышел во внутренний двор. Господин замка и окрестных земель.

В его походке не было ни спешки, ни колебания. Плечи расправлены, прямой взгляд тёмных глаз.
Бархатный камзол - без вышивки, но безупречно сшитый. Чёрные волнистые волосы, стянутые сзади узкой лентой, серебрились у висков.
На чисто выбритом лице - усталость и решимость человека, привыкшего повелевать.

Он был без оружия.

Несколько минут назад с нижнего двора донеслись крики. Он хотел увидеть своими глазами, кто осмелился поднять бунт.
У порога камердинер подал было шпагу, но дон Альваро покачал головой.

- Они пришли говорить, не проливать кровь.

Теперь он стоял под свинцовым небом, готовый встретить мятежников лицом к лицу.

У запертых ворот замер молодой егерь - смуглый, ясноглазый. Он не двинулся, когда дон Альваро подошёл ближе, лишь смотрел, не мигая.

- Хосе, - коротко бросил он, - что здесь происходит?

Молчание. Рука егеря легла на рукоять охотничьего ножа.

- Ты не слышал? - голос дона Альваро стал холоднее.

- Слышал, сеньор, - тихо ответил егерь, - слишком часто слышал. Вы приказывали мне гонять зверя ради вашей забавы, следить за охотой господ. А теперь - пришло время охоты на вас.

Дон Альваро едва приподнял бровь.

- Осторожней, Хосе. Ты забываешь, с кем говоришь.
- Нет, сеньор, - вырвалось у егеря, голос дрожал, - Мы работаем на вас, а вы празднуете, пока мы стоим у ворот. К чёрту!

На его напряжённом лице была отчаянная решимость.
Он резко шагнул вперёд. Сверкнул клинок.

Дон Альваро не отступил. Резко вскинул руку, как на дуэли, отбивая удар.
Сталь скользнула по воздуху, задела рукав - и всё же достала.
Хосе отшатнулся, словно ошарашенный тем, что попал. В его взгляде не было торжества - только испуг и ярость.

Сначала дон Альваро ощутил удар. Тело дёрнулось. Дыхание оборвалось.

Потом пришла боль.

Сначала короткая вспышка, потом - белый жар, вонзившийся в правый бок под рёбра. Разрывающая, пронизывающая, она поползла вверх.
Он судорожно прижал ладонь к ране под расстёгнутым камзолом.

- Скотина… - сквозь зубы процедил он, едва удерживая равновесие. - Неблагодарная скотина…

Он заставил себя стоять ещё несколько секунд, но ноги подкашивались. Зрение поплыло. Звуки отдалились, в ушах зашумело. На лбу выступил холодный пот. А под рубашкой расползалось тепло крови.

Сопротивляясь боли, он хотел сделать шаг, но внезапная слабость вынудила его опуститься на одно колено. Под левой рукой проступала влажная липкая теплота, под правой - гладкий холод камня, резко ощутимый, удерживающий в реальности.

Он не упадёт. Не перед этим мальчишкой.
Сердце стучало резко и тяжело, дыхание сбивалось.

Хосе стоял напротив, тяжело дыша. Глаза - ошеломлённые, как будто не веря, что это сделал он.
А потом лицо его исказилось: страх сменился злостью.
- Это справедливо... справедливо!.. - выдохнул он, стискивая  рукоять.

Дон Альваро поднял взгляд. Твёрдый, холодный, почти презрительный, в котором ещё оставалась власть.
Биение сердца отдавалось в ране глухими ударами. Края зрения темнели, но он не отводил взгляда. Под рукой густая кровь уже пропитывала жилет.

Хосе дрожал, как мальчишка перед исповедью.
А потом сжал губы до побеления.
И занёс руку.

Женский крик разорвал тишину.

Madre de Dios…
Она. Здесь. Сейчас.
Спаси и помилуй…

Дон Альваро повернул голову. Двор качнулся, словно палуба в шторм. Боль стала зверем - грызущим, живым. Он стиснул зубы, не желая рухнуть на камни. Не при ней.

На ней был мужской наряд - бриджи, рубашка, жилет. Светлые волосы убраны от лица. Она только с урока с мэтром Лефевром…

В несколько быстрых шагов молодая женщина оказалась между ним и Хосе.

- Эмили… - выдохнул дон Альваро. - Не надо!..
- Отойдите, сеньора! Это не ваше дело! - Хосе вытянул клинок.
- Не отойду!.. - прозвучал её голос.

Шорох металла - она вырвала шпагу из ножен.

Тренировочную?.. Безумие.

- Почему вы защищаете его? Думаете, никто не знает, как он обращается с вами?

Она что-то ответила, тихо и твёрдо.
Хосе шагнул ближе.
Шпага поднялась - предостережение.
Молния, раскат грома.

За воротами раздались голоса, и Хосе нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Рука с клинком неуверенно опустилась.
- Если вы защищаете его, то вы такая же. Бегите! Пока не поздно! Нам нужен только он!..

Молчание.

- ¡Atrás, Inglesa! (Назад, англичанка) - рявкнул он, пытаясь схватить её за руку.

Молниеносный выпад.

- Ааа!.. - крик захлебнулся.

Хосе дёрнулся, застыл. Клинок звякнул о камни.

Крики стали громче, по воротам ударили.

Хосе медленно оседал, хватаясь за грудь. Рубашка быстро темнела от крови. Изо рта хлынула алая пена, горло забулькало. Он встретился с доном Альваро взглядом - в глазах егеря ещё тлела ненависть, но уже угасала.
Грудь поднялась в последний раз - и застыла.

- Я убила... - прошептала Эмили.

Мгновение она смотрела на распростёртого Хосе, будто не веря. Потом резко обернулась, шагнула - и склонилась над доном Альваро.
Он видел, как осознание медленно проникает в её взгляд - и сердце его сжалось сильнее, чем от боли в боку.

В воображении мелькнуло: толпа врывается во двор, а рядом с телом их товарища - она
Со шпагой. В мужской одежде. Inglesa. Его жена.
Холод прошёл по спине - не от раны.

- Уходите, сеньора. Сейчас же!.. Ваша лошадь…

Она замотала головой и быстро опустилась на колени. Правая рука сжимала шпагу до побеления, левая легла ему на плечо.

- Вы можете идти?.. - Её пальцы сжались на его локте.

Он поднялся - медленнее, чем хотел бы. Всё вокруг плыло и звенело, и он тут же пошатнулся. Она хотела поддержать, но он остановил её жестом.

- Сеньора, бросьте… Рана тяжелая…

Гулкий удар в ворота.

- Пойдёмте!. - её голос дрогнул.

Он заставил себя идти. Каждый шаг - тупая волна боли. Голова кружилась, дыхание сбивалось, жилет был уже ощутимо мокрым на боку. Он стиснул зубы, удерживая равновесие.

- Быстрее, - в голосе её зазвенел страх.

Дождь застучал по камням.

Они добрались до конюшни. Лошади были осёдланы для обычной прогулки - Провидение всё ещё было на их стороне.

Шпага дрожала в её руках, клинок не сразу вошёл в ножны. Она распахнула стойло, подвела коня.
- Вы сможете сесть?
- Я ранен, а не убит, - выдавил он сквозь зубы.

Колени подогнулись, но он удержался. Не хватало ещё рухнуть на глазах у жены.
Рана жгла, каждый вдох - острие, во рту привкус железа

Если клинок задел лёгкое…

Он перевёл дыхание и рывком взобрался в седло, сдержав стон. Эмили вскочила следом.
- В город, через лес?
Он кивнул, тронул коня.

Жар под одеждой сменился холодным потом. Боль уже не вспыхивала - тлела: глухо, без пощады. Сердце билось неровно, в ушах стоял гудело.

Галоп был немыслим: каждое движение - новая мука, как удар изнутри. Эмили поняла это и сбавила ход. Ехать пришлось рысью, выбирая ритм, что мучил меньше.

Добраться до леса. Там она в большей безопасности.

О себе он уже не думал. Если погоня - их фора ничтожна. Прикажет ей пустить коня в галоп. Не оглядываться.

Сознание плыло. Он стиснул колени, удерживая равновесие. Левая рука прижималась к боку - вся липкая от крови. Конь фыркал, чуя её запах.

Медленно. Слишком медленно.

Он заставил коня ускориться и склонился вперёд, упершись рукой в гриву, ослабляя давление на рану. Эмили обернулась, замедляясь.

- Дьявол, езжайте!.. - хрипло, с болью сорвалось с его губ. - Я выдержу!

Он не выдерживал. Новая волна боли сжала тело.

Поляна. Она спешилась и кинулась к нему.
- Дон Альваро, как вы?..

Он лишь кивнул. С каждым ударом сердца силы покидали его - медленно, по капле.
Он знал боль, Гибралтар, Карибы - бывали раны и хуже.
Но сейчас из его тела уходила сама жизнь, тепло и дыхание.

- Рану нужно перевязать, - быстро сказала она. В глазах - страх, сдержанный решимостью.

Dios mío… за что Ты испытываешь её?

Он спешился - точнее, осел, чувствуя её плечо. Пахло мхом и мокрой землёй. Её волосы щекотали щёку.
Она почти волоком дотянула его до упавшего дерева и начала спускать с плеч камзол.

- Сеньора… оставьте! Спасайтесь сами… Слишком много крови…

Она вскинула глаза. Её дрожащие пальцы начали расстёгивать жилет.

- Я всё ещё ваш муж… и велю вам…

Она настороженно подняла голову - шум вдали.

- Погоня?.. Вас не пощадят…

Она мотнула головой.

- Эмили… - сказал он тихо, - Я не жилец… Помните дорогу?..

- Я не оставлю вас! - Она выдернула рубашку из бриджей - Я не трус и не подлец!

Холод коснулся раны. Он резко втянул воздух, и всё вокруг поплыло. Боль растворялась, уступая лёгкости и покою. Руки холодели.

Так вот оно… конец. Если такова воля Божья… In manus tuas, Domine...

Он задержал взгляд на ней - бледное сосредоточенное лицо, выбившаяся прядь. В последние секунды он не хотел видеть ничего иного.

Когда-то в юности он сочинял стихи. "Умереть за взгляд прекрасной дамы" казалось красивым. Теперь же… Если умереть - то так, видя её взгляд без горечи.

- Эмили… - прошелестел его голос. Он хотел, чтобы она посмотрела на него последний раз.
Она подняла на него глаза.
Он попытался улыбнуться.
- Прости… Брось.

Он хотел поднять руку, коснуться на прощание…
Но не смог.

А потом наступила темнота.

***

Влажные, прохладные объятия леса.

Стараясь унять дрожь, она вытащила его рубашку из бриджей. Белый шёлк потемнел от крови. Под пальцами - его тело: сильное, сухое, знакомое до последнего изгиба.

Рана цвела злым тёмным цветком.

Его веки дрогнули, голова безвольно опустилась на бок. С резким вдохом она дотронулась до его лица окровавленными руками, поднимая, всматриваясь.
- Альваро… - почти шепотом.

Тишина. Его губы побелели.

Она вскочила, прижала руки к груди, не замечая, как его кровь пачкает её рубашку.
Снова опустилась на колени, всматриваясь в бледное лицо.

Что он ей?

Их союз начался с принуждения - его жестокости и её ненависти.
Её горечь - против его гордости, её упрямство - против его власти.
Потом холод. Потом молчание.
И потом осталась только странная близость. Она просто… знала его.

Пальцы скользнули по его щеке.
- Не смейте!.. - шепнула она. - Не смей…

Память вспыхнула.

Учебник испанского ударяется в его грудь. Он поднимает книгу, ставит перед ней.
- Querido.
- Violenta.
Он поправляет ошибку. Заставляет повторить.

Он ведёт её лошадь по опасному месту. После её падения - только синяк - он не доверял слугам. На прогулках они молчат. Она выбирает не замечать его взгляд.

Его акцент становится сильнее, он скрывает гнев под надменной вежливостью. Ей нравится смотреть, как сильно она сможет задеть. Она запирается в будуар, долго не зажигает свечей и не отвечает на его зов. Пусть думает, что уже некому. Когда она выходит, в его взгляде - вина и облегчение.

Зимняя ночь, карета. Она забыла муфту. Он берёт её руки в свои. Она не смотрит. Всю дорогу - тишина.

Их ночи не были нежными. Но он хотел видеть - как она дышит, откликается, не прячется за холодной покорностью.
И она начала отвечать ему не только из долга.

Потом ей стало просто спокойно рядом с этим тяжёлым, уверенным присутствием: он знал её раны, потому что сам их нанёс. А она - его.

Теперь он умирал у неё руках.

Она судорожно коснулась его шеи.
Тишина.
Слёзы мешали дышать.
И вдруг - слабое шевеление под пальцами.
Пульс. Едва уловимый.
Жив!
Она глубоко вздохнула, будто вынырнув из-под воды.

Эмили достала маленькую серебряную фляжку из его кармана и начала разматывать шейный платок.
Она промоет и перевяжет рану. Посадит его на коня. Она пока не знала, как. Если надо - потащит волоком. Лишь бы успеть, лишь бы не догнали.
Оставить его здесь было бы как вырвать кусок сердца. Кровоточащий, болящий - но живой. Без него останется пустота.

***

Он медленно приоткрыл глаза.
Голова кружилась, в ушах по-прежнему шумело. Каждое дыхание нужно было тянуть силой. Холод охватывал изнутри, сердце билось вяло, с пропусками. Всё тело ныло.

Над ним склонилась она.

Творец передумал. Милость - или наказание.

- Всё ещё здесь?.. - голос сорвался хрипом - Глупая… смелая женщина…

Она поджала губы, пытаясь скрыть растерянность. Серые глаза подозрительно блестели.

- Молчите. И даже не думайте снова оставить свою жену одну.
- Упрямая, - прошептал он. Уголки губ дрогнули.
- Я промою и перевяжу. - Она откупорила фляжку.
- Вылить хороший коньяк?..
- Хорошо, спасите пару глотков. - Её голос зазвучал очень строго.

Он попытался взять фляжку, но смог лишь дотронуться до её рукава. Сделал глоток, внутренне негодуя, что ей приходится ему помогать.
Закашлялся. Боль вспыхнула вновь.

Коньяк обжёг рану, он стиснул зубы, выгнулся.

- Хотите… добить? - прохрипел он.

Она быстро обернула шейный платок вокруг его торса.

Её тонкие, холодные пальцы легко прикасались к его животу. Его пронзила дрожь. Через её прикосновение к нему возвращалось сознание.

- Как рана?.. - спросил он с усилием. - Цвет крови?
- На самом боку. Тёмная… Почти не течёт.
- Брюшина не задета… хорошо… - Он морщился. - Прижмите платок… в рану. Глубже.

Она свернула платок в несколько слоёв и прижала. Он выдохнул сквозь зубы:
- Плотнее.
Она подчинилась, другой рукой развязывая его платок.

Боль перетекла в тупую тяжесть, дыхание выровнялось. Он закрыл глаза.

Нет… всё же я передумал умирать.

Где-то вдали снова раздался слабый звук. Может, ветер. Может, лошади.

- Я помогу вам сесть в седло. Подождите, подведу коня! - Она вскочила на ноги.
- Я могу сам, - он попытался встать, опершись о дерево.
- Сидите! Только потеряете больше крови.
- Это моя забота.
Сжал зубы, побледнел.
- Пожалуй… с вашей помощью.

***

Дождь почти стих, лишь редкие капли падали с ветвей  - холодные, тяжёлые.
Они ехали осторожной рысью. Лошади фыркали, скользя по размытой тропе.

- Не по дороге,- произнёс он, сжав зубы. - Вниз, за склон… объезд.

Тропа нырнула в низину. Глина липла к копытам, ветви хлестали по лицу.

Слабость накатывала волнами, под рёбрами ныло, дыхание сбивалось. От медного привкуса во рту тошнило, а удерживать внимание становилось всё труднее.

Лошадь споткнулась, и он невольно согнулся, едва не застонав. Стиснул зубы.

Лишь бы добраться до города. Дотерпеть…

Он надеялся, что ему не станет хуже.

Иногда он отдавал отрывистые команды:
- Направо… прямо… - голос его звучал глухо.

Вскоре лес нехотя расступился открывая тракт. Дон Альваро выпрямился, облизнул пересохшие губы.
- К городу… Дом губернатора… Дон Рамиро… - хрипло произнёс он. - Мой друг… Был у нас весной.

Он поторопил коня, борясь со слабостью. Мир качался и плыл.
Копыта зачавкали по грязи, зашуршали по мокрой траве, и наконец застучали по камням.
- Езжайте вперёд, - проговорил он. - Если погоня близко - в галоп. Не оборачивайтесь.

Дождь зарядил снова.

Они перешли на лёгкую рысь. Он держался прямо, вцепившись в луку седла. Повязка давила на рану, и это было странно приятно.

Движения коня всё так же отзывались болью, но он привык.
Спешиваться будет больнее.
Если доедет.

- Почему вы не оставили меня во дворе? - спросил он после долгого молчания.
- Никто не заслуживает умереть… так. Даже вы. - Она не обернулась.
Он усмехнулся - и скривился от боли.
- А тот слуга?
- Он сам выбрал это, - после паузы. Потом, глухо: - Мэтр Лефевр одолжил свою шпагу. Я хотела, чтобы сделали такую же.
- Значит… благодарить мне Лефевра?.. - слабая тень улыбки.
- Скорее ваше великодушие - позволить мне уроки фехтования, сеньор.

Благодарность в её голосе была чересчур почтительной, чтобы быть искренней.

Он тяжело вздохнул, закрыл глаза.
- Я не хотел…чтобы ваше пламя угасло, - сказал он с трудом. - Хотел, чтобы пылало… для меня.

Она молчала. Потом - тихо:
- Мне не верится, что я убила.

Даже в сумерках он видел, как она сжала поводья.
- Что теперь будет?
- Не тревожьтесь. Я позабочусь. Вы не дали мятежнику убить своего мужа.

Он чувствовал, как силы уходят, и всё же не мог промолчать.

- Вы могли… отойти. Стать свободны от надменного и жёсткого… старого мужа.
- Мне не нужна ваша смерть!.. - резко обернулась она. Потом тише, с усталой усмешкой: - Но не ваша ли жёсткость довела нас до этого?
- Засуха не выбирает времени. Налоги - тоже.
- Мятеж выбирает.
Он чуть усмехнулся, одними губами.
- Быть может, я был… слишком жёсток.

В глазах потемнело. Он покачнулся, и Эмили перехватила поводья.
Несколько минут он ехал, едва дыша. Воздух казался ледяным, пальцы немели, сердце билось неровно.

- Что дальше? - спросила она. - Как мы вернёмся?
- Солдаты из гарнизона… - выговорил он. — Я не накажу никого, если не тронули слуг и замок. Если… вернусь.
- Я читала, - тихо сказала Эмили, - что если правитель хочет искренней благодарности, он сначала приговаривает к смерти… а потом милует.

Он засмеялся, мотнув головой, но сразу же с его губ слетел стон.
- Вы спасли меня… только чтобы убить потом.

- Это было в вашей библиотеке, - ответила она, обиженно.

Он хотел ответить, но мягкая, глухая тьма навалилась на него, накинула мешок на голову.
Когда снова открыл глаза - почти сполз с седла.
Собрав остатки сил, выпрямился, чувствуя, что уже с трудом держит поводья. Одежда промокла, капли стекали по лицу. По телу пробежала дрожь, отзываясь в ране.

Впереди, сквозь туман и сумерки, дрожали огни города - слабые и тёплые.
Она обернулась: бледная, уставшая, со слабой улыбкой.

Он то падал во тьму, то снова видел эти огни.
Что бы ни случилось - она в безопасности.
Он выдержит. Только бы сейчас не упасть у неё на глазах.
Он не хотел, чтобы ей пришлось трогать мертвеца.

Копыта застучали по мосту. Мостовая блестела в свете факелов.
Небо - тяжёлое, тёмно-синее, будто бархат. Дождь стих.

Сквозь гул в ушах прорвался её напряжённый голос:
- ¿Dónde está la casa del gobernador?.. ¡Un médico!.. ¡Rápido… por favor!

Она торопится, запинается, тянет ударения неправильно, и всё же говорит твёрдо.

- ¿Qué? - солдат у ворот, растерянно уставился на неё.

Из караульни вышел другой, щурясь на мокрых всадников.

Дон Альваро резко выдохнул:
- Она сказала - дом губернатора! И доктор! Ты что, оглох?!..

Гнев забрал остаток дыхания.

Солдаты замерли, разглядывая их, потом переглянулись. Стать лошадей, шпага, посадка в седле - должно быть, благородные сеньоры.
Первый спохватился и поспешно указал дорогу.

Кованые ворота. Тёмный сад. Большой дом. Свет в окнах
Лица. Пляшущий свет фонарей.
Голос дона Рамиро - сначала холодный, потом ошеломлённый.
Он спешивается. Боль сердито, не желая отпускать, кусает в бок.
Чьи-то руки подхватывают - отмахивается: может идти сам.
Ступени. Колени подгибаются. Кто-то кладёт его руку себе на плечо.
Свет. Постель. Треск ткани. Холодные уверенные руки.
Резкая боль, жжение в ране. Голос, отдающий короткие приказы.
Темнота.

***

Она осталась бы, но военный доктор, которого он успел потребовать слабеющим голосом, был непреклонен.
В коридоре жена губернатора, донья Изабель, мягко коснулась её плеча.
- Донья Эмилия, пойдёмте, вы продрогли! Переоденетесь, поужинаете. Бедняжка, вы столько перенесли!
Тон её был материнским, но в глазах - осторожное любопытство.
Эмили уже не смущалась. В мужской одежде, промокшая, растрёпанная, всё ещё со шпагой на бедре, она и не думала выглядеть достойной гостьей. Пусть шепчутся.

Сухая одежда, вино и лёгкий ужин вернули силы, но не покой.

Наконец вышел доктор.

- Сеньора, жизнь вашего мужа вне опасности. Рана серьёзная, но органы не задеты. Инфекции нет. При должном уходе скоро встанет на ноги... Это вы перевязали его? - он посмотрел на неё поверх очков.
- Он говорил мне, что делать.

Доктор кивнул.
- Если ночью начнётся жар или бред - немедленно посылайте за мной. Я оставил опиум от боли.

- Я останусь с ним.

Доктор слегка поклонился.
- Это ему только на пользу. Я приду утром.

***

Свеча горела неровно, будто сама устала.

Он лежал с закрытыми глазами. На смену мертвенной бледности медленно возвращались краски жизни, дыхание выровнялось.
Она подошла тихо, чтобы не потревожить, и устроилась рядом, прислонившись спиной к изголовью. В руке - книга, скорее для того, чтобы не заснуть.

Его рука лежала поверх одеяла, ладонью вверх.
Пальцы чуть шевельнулись - может, во сне.

Она подняла взгляд - и встретилась с его тёмными, усталыми глазами.
Мгновение длилось долго.

Потом она медленно вложила свою руку в его.
Он едва сжал её пальцы.
Она ответила тем же.

Он закрыл глаза, и сон разгладил его черты.

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

10 октября: Травмы, переломы костей, истечение кровью
2992 слов, псевдоисторичка, джен с элементами гета, ангст.

Это потрясающая история. Пока я читал, я умер и воскрес обратно. Спасибо, автор 

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

Автор, спасибо. Но герой все равно мудак и его не жаль совсем. Только девушку.

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

Автор 5 кажется пишет ещё кусок пострадалова пленного воина.

Анон

Re: Whumptober-2025 [творчество/челлендж] [whump] [YC]

Автор 5 кажется пишет ещё кусок пострадалова пленного воина.